Отто была хорошо известна мощь «двадцатимиллиметровых» бронебойных и фугасных патронов. Как правило, именно ими снаряжались ленты этих крылатых валькирий. Вот и сейчас, судя по действенному эффекту, асы «мессеров» и «юнкерсов» расстреливали наземные цели фугасными.
Уже здесь Хаген разглядел, что над головой кружились новые модели «мессеров», которые в Люфтваффе прозвали «эмилями».
Новые и новые крыши домов вспыхивали, точно факелы. Взрывались какие-то емкости. Все новые клубы едкого черного дыма вырывались вверх, туда, где, опьяненные кровью и разрушением, кувыркались, как на шабаше, «штуки» и «эмили».
Батальон остановился на гребне невысокой, но протяженной балки. Она тянулась метрах в четырехстах от окраины поселка. По цепи передали команду «залечь». Видимо, комбат выжидал, когда авиация закончит свое дело. Не имело смысла соваться в поселок сейчас. Но летчики все не могли остановиться. Вошли во вкус. Наконец, «штуки», а вслед за ними и «мессеры», насытившись, легли на крыло. Только один из «эмилей» все нырял и нырял в клубы жирной копоти и жал на гашетку, растрачивая свой боекомплект. Но вот и он, будто очнувшись от кровавого наваждения, тяжело, будто пьяный, развернулся над истерзанным поселком и устремился вдогонку за своими.
Они пошли вперед молча. Было что-то жуткое в этом наступлении. Там, впереди, не было слышно ни звука. Гудел огонь пожарищ, слышался треск рушащейся кровли. Но не доносилось ни одного живого звука. Как будто этот тюремный салажонок Генрих и в самом деле оказался прав, и самолеты не оставили в поселке ни одной живой души.
И в рядах наступающих «пятисотых» никто не проронил ни звука. Новички напрочь забыли про свои терзания. До них будто дошло только сейчас, какой ерундой были их мозоли по сравнению с тем, что могло ждать их за углом ближайшего дома.
Но поселковые кварталы встретили их мертвой тишиной. Взвод Ранке обогнул разбитое глинобитное строение со сгоревшей камышовой крышей. Сразу за ним начиналась улица. Пройти ее вдоль и предстояло взводу Ранке. Отделения рассредоточились по обе стороны грунтовой дороги. Унтер шел в середине подразделения, выставив вперед Отто с Ульманом. Один, второй, третий… Они проходили дом за домом, и все они оказывались пусты. Только собаки в каждом дворе бешено рвались с цепи, заливаясь злобным лаем. Этот лай погружал всю улицу в нестерпимую для мозга какофонию звуков. Вот раздался один выстрел, потом другой. Это испытуемые, у которых от напряжения сдавали нервы, тратили патроны на брошенных хозяевами псов.
