— Всего на одного, товарищ капитан. Караулили из кустарника.
— И вы успели заметить? В зарослях?
Сержант, все еще смущаясь присутствием старшего в звании и мало знакомого ему офицера, только пожал плечами.
— Да нет, не то… Он сам себя выдал.
— То есть?
— Туда ехали — ничего, пронесло. А обратно — гляжу куст отчего-то вздрогнул. Все веточки встряхнулись. Сразу же мысль: никак гитлеровец? Велю водителю газку прибавить. Чем черт не шутит! И только поравнялись с кустом, между ветками сверк, сверк… Мгновенные такие вспышки, а звуков не слышу. По нашей машине бьет, гад! И не по низу, не по колесам, чтобы нас на обочину согнать, а по кузову, на поражение. Одна пуля за шеей как вжикнет. Не иначе за генерала меня принял. Вот ситуация! Притормаживать, чувствую, опасно, решето из кузова сделает. Значит, надо вперед. Ежели он воюет тут в одиночку — уйдем! За собой такую пылищу поднимем, что и неба не увидит. Ну, мы и ушли, — закончил Корнеев, махнув рукой.
Борцов так и не понял, откуда же у него трофеи. Если машина проскочила, а подкарауливший их немец остался цел и невредим, то каким образом в их руки попали сумка и автомат.
— А у вас что, с ним еще встреча была? — Борцов решил разобраться в сути происшедшего.
— Сперва я настроен был гнать до заставы, близко уже, но быстро передумал, — с некоторым смущением ответил Корнеев и перевел взгляд на капитана, ища поддержки.
— Вы же объясните, товарищу майору, да заодно и мне, в чем тут дело, — посоветовал Самородов. — Откуда же у вас трофеи?
— Так это потом. Мы тут же развернулись на все сто восемьдесят и к нему. Не оставлять же гада, чтоб он по людям пулял? Будет, вроде той финской кукушки, в кустах сидеть, у самой дороги. Как тогда ездить и нам, и сельчанам?… Ну, подкатили мы поближе, поставили машину, а сами, я и Опара, от дерева к дереву по-пластунски. — Рассказывая, Корнеев все поглядывал на своего начальника, чтобы видеть, то ли говорит. — Поначалу ползли рядышком, локоть к локтю, затем рассредоточились. Опара, значит, направился в обход, я прямо. Обойдем, думаю, и схватим. Знаю, что офицером он нужен живым, все-таки что-то узнать можно. А он, видать, услышал шорохи, зашевелился. Еще чуть подползли, смотрю, ствол автомата меж веток просунулся, вот-вот плюнет свинцом. Окликнуть — упредит нас. И вдруг он как заорет «Хайль Гитлер!», потом «Рус, хенде хох!». И тут Опара хохнул его, аж весь куст закачался. Грохнулся, значит. Наповал!
