— А вы-то как же, папаша? Может, подать вам чего?
— К ночи старуха придет, она и подаст.
Он сбросил с печи мешок, на котором лежал.
— Копайте, говорят. Проворней только.
Поблагодарили старика и вышли. Кругом было все так же тихо.
— Как на кладбище, — сказал Кузя. — Куда же все-таки люди ушли? Почему ни один в лесу не попался?
— Лес велик, встретим еще, — отозвалась Инна. — Мне старого жалко.
— Да-а…
Они забыли про все — про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.
— Это ж надо! "Не хозяин я здесь". Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!
Кузя выругался.
Инна отвернулась.
— Тут и мы виноваты, — решительно заявил Кузя. Слободкин поглядел на него — не ослышался ли?
— Мы, мы! — убежденно повторил тот. — Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу, голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе…
На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы — ринется на любые танки хоть с голыми руками.
— Гады, вот гады… — прохрипел он в бессильной злобе.
— Я предлагаю накопать все-таки картошки. Инна неумело начала дергать ботву. Кузя — почему-то рассердился:
— Да не так же, не так!
Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.
Кузя рассердился еще больше.
— Вот как надо! Вот как! — Он, отставив раненую ногу в сторону, наклонился и с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями. — Вот так, понимаешь?
Да так и застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!
Картофельный куст выпал из рук Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновение шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню, слух не обманул Кузю.
В нарастающем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.
— По мотору бил? — спросил Слободкин, когда все стихло.
— По мотору.
— Все равно зря. Это если целый батальон строчить будет, кто-нибудь, может, и угодит в щелочку.
— А ты вместо того, чтоб речи произносить, взял бы да попробовал, огрызнулся Кузя.
Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.
— Ну, теперь не зевай! — рявкнул Кузя.
И все трое они повалились в ботву.
Слободкин уже ничего не слышал — ни самолета, ни Кузи. Слова Поборцева возникли почему-то у него в памяти: "Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета…" И голос собственной ярости: "Ну давай же, давай, растяпа!"
