— Ну а еще раньше, сразу же после войны? — вдруг неожиданно для самой себя выпалила я.
Старик хитровато прищурился:
— Ай, и знаешь же ты, дочка, к чему клонить нужно… Твоя правда, — он продемонстрировал мне листок, исписанный убористым, непонятным почерком, — описана тут зима тысяча девятьсот сорок восьмого года, коя шибко холодной и голодной выдалась. Подобрали тогда наши добытчики трех немцев беглых — обмороженных и полумертвых. Ну ясно дело, обогрели мы их да выходили. Али мы звери какие лютые, а не люди? Даже имена их диковинные запомнили: Шульц, Аксман и Зальц. Но вот только, едва оклемавшись, ушли те фрицы за Грань и не вернулись. А перед уходом рассказали они нам, будто имеют при себе вещь важную — древнюю и магическую, предназначенную для Светлой королевы, и повелели нам ее ждать, а когда она явится — помочь той девушке всем, чем сможем…
Я слушала старика молча, потрясенно вылупив глаза и по-дурацки отвалив челюсть. В сказки я не верила принципиально, в магию — тоже, но упоминавшиеся в летописи беглые немцы оказались именно теми, о ком говорилось в архивном документе, показанном нам Стасом…
Василий Силантьевич Мещеряков, в прошлом — профессор истории и заведующий кафедрой в университете, а ныне лицо без определенного места жительства, осоловев от выпитой натощак водки и чувствуя приятную тяжесть в желудке, вызванную жирной сытной тушенкой, подпер сухощавой рукой свою безудержно клонящуюся на грудь голову. Так плотно он не обедал уже недели четыре, а то и дольше. Минувшей осенью Силычу стукнул восемьдесят один год, и получается, что разменял он уже ни много ни мало, а, подумать страшно, аж девятый десяток, втихую сам удивляясь своей невероятной живучести. А ведь до подобного, более чем почтенного возраста редко кто дойти умудряется, даже из тех верхних — не в пример ему, старику бездомному, благополучных обитателей. Но у Силыча, глянь-ка, эко диво, и зубы почти все на месте, и сердчишко не барахлит, и суставы не пошаливают. Вот только в последние года три глаза подводить начали, не иначе как катаракта развивается…
Старик вздохнул философски-спокойно, пытаясь через застилающую глаза белесую пленку рассмотреть фигуры трех гостей, уходящих в подсказанном им направлении… Вроде бы теперь и умирать пора — свой долг он выполнил, дождавшись девушки, о которой около тридцати лет назад поведал ему прежний Летописец, на смертном одре передавая преемнику тайные знания и заветный блокнот с записями.
