Я в совершенстве изучил и все остальное тело Книги Песен. Она старательно ухаживает за волосами — не найдешь и волоска, забытого, торчащего в сторону, случайно выпавшего. Разделив свою шевелюру на пряди, она сворачивает каждую по отдельности, свивает, как лозу или круассан, и укладывает к корням Поэтому ни волоса у нее не выбивается из прически, и все растет в нужную сторону.
Белки ее глаз поразительной белизны.
Иногда они чуть отливают голубизной, точно глаза трехлетнего ребенка.
Мне знакомы моменты, когда лепестки ее ноздрей начинают трепетать, когда ее губы пунцовеют и набухают, увеличиваясь, а тонкие ключицы замирают, как будто дыхание прекращается вовсе.
Я знаю черный и гладкий островок ее лобка и все, что под ним.
Но я ничего не знаю о душе Книги Песен. Я совершенно незнаком с ней. Я даже не знаю собственную душу.
Возможно, и нет такой субстанции, как душа. Я не представляю, для чего она предназначена, какой цели служит, даже если у нас и есть эти самые пресловутые души. И вообще, мне кажется, что если собираешься поцеловать кого-то, то лучше сделать это губами, чем душой.
И я поцеловал Книгу Песен.
Приоткрыв щелочкой глаз во время поцелуя, я заметил, что «Генрих IV» устал от размышлений, водка привела его в размягченное состояние и он свернулся в клубок и захрапел.
— И-и-и-и, — всхрапывал он во сне по-лошадиному.
— Бе-е-е-е, — тянул «Генрих IV» по-козлиному.
— Ему снится, что он козел, — пояснила Книга Песен.
«Генрих IV» снова пробормотал нечто во сне, что я счел совершенно невозможным перевести. Тут уж и Книга Песен потерялась в догадках. Нет, действительно, даже самых пустячных предположений у нас не возникало, что это могло быть.
Над шестым этажом располагался седьмой.
Говорили, что там находится больница, школа и детский сад. Туда я еще не забирался, так что точнее сказать не могу, что именно там находилось.
Еще говорили, что и сама больница не совсем больница, и школа не похожа на обычную, и детский сад как бы не сад.
Теперь я в «Поэтической Школе», жду прибытия своих учеников. Здесь всего один учебный кабинет. Всего один класс.
Кабинеты «Поэтической Школы» обыкновенно занимали весь уровень подвального этажа.
Десятки тысяч людей проходили тут обучение. И десятки тысяч голосов звучали в унисон, читая стихи Джона Берримена и Эмили Дикинсон. Невероятно. Представляю, каково это было.
Я люблю Джона Берримена и Эмили Дикинсон.
Поэзия вышла из моды.
Вот почему теперь у нас всего один кабинет.
