— Видишь ли, «Ручей, уносящий в бухту» — не мое имя.
— О да, «ма уи», — продублировала она по-французски. — Ты прав совершенно, за Евой и Адамом, вдоль излучины реки, текущей в дублинскую гавань, бредущий к лесу тропой через кладбище и исчезающей с каждым шагом: мы всегда будем созвездиями Жены и Мужа на Млечном Пути, о да, tu as raison.[1]
Шлепая по мякоти прелестных женских ягодиц, я выкрикивал ее имена.
— Мой крольченыш!
Моя клубничка!
Мой котеночек!
Моя стервочка!
Мой бубновый тузик.
Мое очко для команды «Сан-Францисских Гигантов»! Да-вай, да-вай!
Четыре мяча прошли мимо шести бейсбольных бит, но, прежде чем сделать последнюю роковую подачу в шлем седьмого из баттеров, он встал на возвышение насыпи и совершил харакири. Свобода! Свобода! Прочь отсюда!
— Ой? — пискнула подо мной женщина. — Что это с тобой?
— Прошу, перестань называть меня чужими именами.
— Как-как? — растерянно заморгала она.
— Кличками твоих прошлых любовников, посторонних мужчин, особенно в процессе этого.
— Чего «этого»?
— Секса!
Я всегда так говорил.
Ведь это деликатнейший момент в жизни каждого человека.
— Прости, прости, — запричитала женщина.
И затем:
— Прости, прости, прости, прости, прости. Прости, прости, прости, прости, прости. — Вот так, двойной очередью по пяти раз зачастила И затем, в виде экстра-бонуса специально для меня, она добавила: — Прости! — с робкой овечьей улыбкой.
— Нет проблем, — откликнулся я. — Не принимай так близко к сердцу. Проехали.
Но после уже, казалось, не имело значения, чьими там именами она меня называла.
И без разницы, ничто не могло отвлечь меня от самых нежных чувств к ней.
Мы начали с того самого места, где остановились, как раз перед извержением.
— Прости, прости, прости, прости, — толчками выходило из нее.
Когда я выстрелил, она выкрикнула еще одно чуждое имя.
Впрочем, с чего это должно было меня беспокоить?
Мы сцеплялись, все крепче, крепче и крепче прижимаясь друг к другу, к замирающим нашим телам, и дальше за нас уже кричали наши бессмертные души, которые теперь были готовы умирать…
— О, это было восхитительно. Мой маленький руче…
В часы своей кончины Гоголь произнес: «Как сладко умирать…»
А Мопассан: «Выше, выше…»
Байрон: «Давай же, пошли…»
Теперь в нас разом заговорили они вместе. Все трое великих завещали нам.
Свои последние цитаты, полные высокого смысла…
Скажите, ребята, какая из них вам больше всего по душе?
Лично мне — Байрона, я бы выбрал ее.
А когда застрелили Муто Чанцзы, то, падая, он воскликнул:
