И после прилетите опять ко мне назад…
Эти строки просто очаровали меня. Я подивился красоте стихосложения, складности мысли и этим изящным сочетаниям «люблю – терплю», и «взгляд – назад» (тогда я еще не знал, что это называется рифмой). Можно было только поражаться настоящему чуду – обычному человеку, простому смертному, дан был дар творения, неподвластный даже ангелам…
…Восстану я опять.
Но, ах, возможно ли исчезнуть и восстать?
Когда есть бог, возможно,
А бог, конечно, есть, мы знаем то неложно.
Я даже прослезился, так просто и изящно и в то же время так тонко, мудро и глубоко это было сказано. Рука сама потянулась к очередному творению сочинителя.
Для множества причин
Противно имя мне писателя и чин;
С Парнаса нисхожу, схожу противу воли
Во время пущего я жара моего,
И не взойду по смерть я больше на него, —
Судьба моей то доли.
Прощайте, музы, навсегда!
Я более писать не буду никогда.
– Вот те раз! – вырвалось у меня. – Как это «более писать не буду никогда»?.. Да как же он может не хотеть делать это?! Он, наделенный таким Божественным Даром, вдруг собирается отказаться от него? Но нет, это, наверное, преувеличение, люди нередко в порыве чувств говорят то, чего на самом деле не думают… А ведь не зря, ох, не зря так горят его глаза! Должно быть, именно этот свет и высекает из его души божественные строки…
Я перебирал листок за листком, а этот удивительный человек продолжал сидеть за столом, мучительно сжимая виски и глядя в одну точку. Как же он был красив в эту минуту! Заглянув в его мысли, я понял, что он подбирает самые точные слова для своего последнего творения. Но слова, как назло, не приходили. И тогда он вдруг отшвырнул перо, выругался, вскочил и выбежал вон, громко хлопнув дверью. Я поспешил за ним и увидел, что сочинитель спешит к буфету, дрожащими от нетерпения руками открывает дверцу, достает штоф мутного зеленого стекла, быстро наполняет рюмку, выпивает ее без всякой закуски и наливает снова. Это было печальное зрелище. Я с грустью подумал о его хранителе, том самом, которого сейчас подменял, – видимо, бедняга вдоволь насмотрелся на такие картины. Не отсюда ли его тяга к монастырям, вернее, к монастырским подвалам?..
Я надеялся, что поэт вскоре вернется к своему столу, но этого, увы, не произошло. Он только опрокидывал рюмку за рюмкой, пока не выпил таким образом весь штоф. Затем был ужин. Признаюсь, я с нетерпением ожидал того момента, когда поэт встретится с другими людьми, – втайне я надеялся, что его речь в разговорах с ними окажется так же красива и интересна, как те строки, которые он переносил на бумагу, или те мысли, при помощи которых он складывал свои стихи. Но увы. Меня ждало разочарование. За ужином и после него поэт лишь бранился с домочадцами, которые упрекали его за пристрастие к спиртному и карточной игре. И те слова, которые он бурчал или выкрикивал в ответ, ничем не напоминали поэзию.
