— Долго еще придется их учить и развивать, прежде чем над ними взовьется знамя свободы.
Поражения не заставили себя ждать, началось отступление, бегство, беспорядочное скитание по олонецкой земле. Снаряжение было отвратительное, провиант совсем отсутствовал, царил беспорядок. В войсках неповиновение, полное отупление. Одна рота с голоду ограбила церковь и перепилась. Заседал военный трибунал. Трех человек из роты осудили на смерть. Других возможностей наказать их не было. Этот егерь участвовал тогда в заседании трибунала, и в его памяти навечно остался один из осужденных — худенький бледный лицеист.
* * *
Потом в одной из перестрелок егеря ранило в ногу, он с трудом добрался до своих и, уже лежа в госпитале на родине, узнал, что последние освободители Олонца вернулись, оборванные и изнуренные, изголодавшиеся и жалкие.
Ширококрылая птица его мечты о Великой Финляндии присела отдохнуть.
Когда рана зажила, он вновь возвратился в армию, фельдфебелем в далекий гарнизон, в провинцию. Нога почти совсем поправилась и только после длинных переходов или при смене погоды начинала ныть и колоть, и тогда он слегка прихрамывал. После длинного перерыва в службе и долгого лежания по госпиталям он чувствовал себя отдохнувшим и бодрым и с удовольствием принялся за хорошо знакомое ему дело. Точный распорядок в казарме, шум отправляющейся на учения роты, выкрики команд, слаженные движения солдатских шеренг — все радовало его и прибавляло сил. Было приятно ходить в ночной темноте с пистолетом на поясе и думать, что вот теперь он дежурный унтер-офицер, маленький начальник в финской армии, как и мечталось ему в далеком детстве.
Но прошло немного времени, и им снова овладели другие мысли, давящие и гнетущие, порождающие сомнение. Так уж был он устроен, что, похоже, ему никогда не стать настоящим воином. Почему не может он жить как все другие унтер-офицеры: с наслаждением есть свой хлеб и пить водку, далеко забросив мысли о бренности сего мира?.. Солдат должен действовать, а не утруждать себя раздумьями да размышлениями.
Теперь он заметил, что его соотечественники вовсе не желают служить в армии в мирное время. Шумная пора восстаний осталась позади. Так во имя чего же браться за оружие? Зачем же жить в казармах и потеть, упражняясь на плацу, зачем притворяться, будто безмерно уважаешь и почитаешь своего разукрашенного шнурами и пуговицами командира? Для финского характера все это было тяжело, обременительно и не нужно. Они не видели необходимости в такой работе, которая делается во имя какой-то безмерно далекой, неясной, воображаемой и непостижимой цели. Они ждали призыва в армию со страхом и, если только представлялась такая возможность, старались избежать казармы и плаца, которые считались местами пыток, жуткими и пугающими, придуманными специально для того, чтобы мучить и истязать людей, а год, проведенный в армии, ощущался потраченным напрасно, вычеркнутым из жизни. Последний день в армии был для них днем огромной радости, днем воскрешения, днем свободы.
