Утром капитан Лелу сидел в зале казино и прихлебывал кофе, по обыкновению своему, молча, так что казалось, будто он погружен в печальные раздумья. Но ни единого живого чувства давно уже не оставалось в его душе, одна только беспросветная горечь и нескончаемая, не находящая себе выхода тоска.
Он встал и направился к себе в роту, на службу. Весеннее солнце уже успело подсушить землю, и песок весело поскрипывал под ногами. Дул теплый ветерок и гнал обрывки облаков по прозрачной синеве. Из сосняка доносились звонкие голоса каких-то птах и смешивались с резким, пронзающим воздух карканьем гарнизонных ворон, вовсю радовавшихся весне. Такие весенние дни всегда обновляют душу, убивают закравшихся туда червей уныния, горечи и досады, а ветерок выдувает накопившуюся за год пыль разочарований. Но душа капитана Лелу была подобна загнанной до полусмерти кляче, которой ни до чего уж нет дела, чьи обвислые губы кривит бессмысленная усмешка, обнажая единственный обломанный и пожелтевший зуб.
Да и то верно! Вот думаешь, кто может быть свободнее, чем ветер и облака. Да только и их бег по синему небу так же нескончаем, как и путь капитана Лелу по песчаной площадке гарнизона.
Прошло уже десять лет с тех пор, как капитан Лелу — тогда еще молодой прапорщик — ступил на этот бесплодный песок. Юный и гибкий, чистый и выхоленный, веселый и беспокойный, он напоминал только что прозревшего котенка. Все в этом мире удивляло и радовало его. Потом он проделал несчетное количество шагов по этому песку, жизнь заполнилась тысячами мелких забот, и в разное время две новые звезды появились в петлицах. Он сделался господином капитаном и перестал быть тем добродушным и холеным, похожим на котенка прапорщиком. Жизнь прошлась своей кистью по его лицу, и теперь на нем были отчетливо видны следы прожитых лет, страданий, пристрастия к крепким напиткам. Хотя его мундир был по-прежнему в безупречном порядке, но потерял со временем свою былую щеголеватость и уже не так плотно облегал фигуру. Теперь в одежде капитана стала заметна какая-то трудно объяснимая ветхость, которая особенно бросалась в глаза, когда он надевал шинель, выцветшую от дождя и солнца. Она болталась на нем как на колу, и полы ее хлопали на ветру. Эту его неизменную шинель солдаты прозвали «серой шкурой». А потом название перешло и к ее владельцу.
За десять лет неузнаваемо изменились как внешность, так и характер капитана Лелу. Серая Шкура не имел ничего общего с тем молоденьким прапорщиком, на беззаботном лице которого всегда блуждала ясная улыбка хорошего настроения. Теперь же он никогда не улыбался, выражение лица было всегда одинаково мрачным, не менялось даже тогда, когда капитан цедил сквозь зубы привычные ругательства. На его лице навечно застыли равнодушие и тупость загнанного животного. Далеко позади осталось то время, когда он весело шутил с солдатами и мог пробираться через сугробы с открытым портсигаром в руках, чтобы угостить сигаретами парней из лыжного дозора. Сейчас ему случалось схватить за нос салагу-новобранца, а то и дать ему пинка под зад; так иногда дряхлая измученная кобыла вдруг испытывает необъяснимое желание лягнуть кого-нибудь изо всей силы своими разбитыми копытами.
