Когда деды были внуками | страница 76

Савка слушает. Кондрашов говорит о том, какие величайшие ценности добывает на земле крестьянин, под землей — шахтер, на фабриках и заводах — рабочий.

И, однако, ни тот, ни другой, ни третий добытыми ценностями не пользуются, никаких благ от них не получают, еле-еле кормятся… Блага же от их труда достаются тем, кто вовсе не работает, кто покупает их рабочую силу. А им все мало! Еще больше хочется! И если больше ничего уж из рабочих выдавить не удается — капиталисты закрывают предприятие, а рабочих — вон!

Просто, понятно говорит Кондрашов. Савка все отлично понимает: вот она, правда!

Беседуют долго. У шахтеров постарше много вопросов. Савка не задает вопросов: молод еще. А слушает так напряженно, так вдумчиво, что Кондрашов обращает на него внимание и берет себе на заметку. Много у него на заметке — и ребят и взрослых.

Беседа кончилась, собеседники в большинстве разошлись… Осталось возле Кондрашова человек пять парней, в том числе и Савка. Они хвалили друг другу прочие тайное и обменивались книжками.

Кондрашов обратился к Савке:

— Помнится, я тебе вчера книжечку обещал. Что же такое тебе дать? Стой! Знатная книжица есть: «Бова-королевич». Дать?

Савка выпучил глаза, потом поперхнулся от обиды и ответил почти сердито:

— Да «Бову»-то я еще в школе читал!

— Скажи на милость: не угодил! — притворно сокрушенно сказал Кондрашов, пряча усмешку в темные усы.

Остальные, глядя на простодушное, сейчас сердитое лицо Савки, покатывались со смеху.

— Ну ладно, винюсь. Возьми другую, и подал Савке щедринского «Премудрого пескаря».

Увидев название, Савка снова надулся: да на что ему рыба? Ему люди нужны, правда…

— Бери, бери! — закричали кругом. — Она хоть и рыба, да с крючком: вгонит его в голову. Бери!

Савка недоверчиво посмотрел вокруг, но взял. На том и расстались.

С этого вечера в Савкину жизнь вошло то главное, большое, что он искал и что само его нашло и повело по новому пути.

Просто, понято говорит Кондрашов. Савка все отлично понимает.

Если бы Савке сказали, что он полюбил свою подземную работу, что шахта тянет его к себе как магнит, что он уже неотделим от шахты, — он, вероятно, не согласился бы с этим. Но это было так.

Каждый раз по утрам, вливаясь в людской поток, текущий мимо его барака к шахте, Савка переставал существовать сам по себе. Ему казалось, что сейчас он частичка этого мощного потока и обладает всей несокрушимой силой его.

Влившись вместе с другими в землю, он терял с ними внешнюю связь: земля всасывала каждого в отведенное ему место. Но внутреннюю связь свою с остальными, со всем потоком, Савка чувствовал все время. И не только встречи в труде ее подтверждали, а главное — тот особый гул и грозный шорох, мощный, особенный, которым отзывается земля на удары сотен кирок и лопат, на грохот лебедок и колес. Савке казалось, что он слышит голоса, что каждый ярус, каждый этаж этой колоссальной подземной постройки, каждый коридор, переход, закоулок говорят с работающими в них и с ним, Савкой. Может быть — спорят, не отдают своих богатств; но люди и он, Савка, все-таки их берут, выносят на-гора.