На второй день, после обеда, я закончил свои приготовления. Я хотел в последний раз пройтись по городу и должен был вернуть в библиотеку еще несколько книг. Утешительно было сознавать, что вечером меня уже не будет в живых. Я чувствовал себя, как человек, попавший в аварию, который лежит, наполовину одурманенный наркозом, и испытывает не настоящую боль, но предощущение ужасающих мук. И надеется только впасть в полное бесчувствие, прежде чем действительно вспыхнет эта предощущаемая боль. Такое у меня было состояние. Я страдал не столько от настоящей боли, сколько от мучительного страха, что мне придется снова прийти в сознание и тогда испить всю чашу, от которой меня призвана избавить смерть. Поэтому я шел торопливо и, покончив с делом, сразу зашагал обратно. Только описал небольшой крюк, чтобы не проходить мимо дома Гертруды. Потому что догадывался, не в силах додумать эту мысль до конца, что при виде этого дома невыносимая мука, от которой я спасался бегством, обрушится на меня и повалит.
Так я, запыхавшись, подошел к дому, где жил, отворил дверь и стал не мешкая подниматься по лестнице с чувством глубокого облегчения. Если сейчас моя скорбь еще гонится за мной и протягивает ко мне свои когти, если сейчас, где-то внутри, меня начнет грызть ужасная боль, то ведь между мной и освобождением остались считанные шаги и секунды.
По лестнице навстречу мне спускался какой-то человек в форме. Я посторонился и поспешил протиснуться мимо него, в страхе, что меня могут остановить. Он приложил руку к фуражке и назвал мое имя. Покачнувшись, я взглянул на него. Его обращение ко мне, задержка, мое сбывшееся опасение пронзили меня дрожью, и меня вдруг охватила смертельная усталость, словно я сейчас упаду и уже лишен возможности сделать еще несколько шагов и добраться до моей комнаты.
Между тем я затравленно смотрел на незнакомца и от напавшей на меня слабости присел на ступеньку. Он спросил, не болен ли я, я покачал головой. При этом он все время что-то держал в руке, предлагая мне взять, а я брать не хотел, пока он не попытался всучить мне это почти силой. Я отмахнулся и сказал:
— Не хочу.
Он стал звать хозяйку, ее не было дома. Тогда он подхватил меня под мышки, чтобы втащить наверх, и, как только я увидел, что мне от него не уйти и одного он меня не оставит, я опять почувствовал власть над собой, встал и прошел вперед к себе в комнату, куда он последовал за мной. Поскольку он, как мне показалось, смотрел на меня с подозрением, я показал на свою хромую ногу и сделал вид, будто она болит, — он поверил. Я достал кошелек и дал ему марку, а он окончательно сунул мне в руки бумагу, которую я не хотел брать и которая оказалась телеграммой.
