За четыре месяца Данте ни разу не разговаривал ни с кем, кроме психиатра из Медико-психологической службы, куда приходил раз в месяц за лекарствами. И еще в магазинах, когда покупал мыло, консервы и хлеб.
Нужно было наняться на флот, думает он, глядя на форменную сумку, когда-то белую, в которой он таскает свои принадлежности для фокусов и жонглирования. В Бретани нередко выпадает возможность подняться на борт кораблей Королевского флота. Он мог бы там жонглировать. Мог бы вернуться к матери и старику и показать им. И тому мерзавцу тоже, отчиму и двум его собакам сыновьям, которые хуже ротвейлеров.
Не пришлось бы жить у них на иждивении, не требовалось бы ни помощи, ни ухода. И если так пойдет, старик сам сядет ему на шею.
Сейчас он сильный. И не нужны ему больше эти чертовы таблетки, которые якобы ему помогают. Ему нужно иногда подержать голову под холодной водой, вот и все. Таблетки его отупляют и мешают быть самим собой. Гнет — такой гнет, какого с детства не бывало. Словно цепь, его словно держат на поводке. И он покорно глотает их три раза в день. Даже доктору Ломан, кажется, не понравилось, что ему лучше. Она ведь не обрадовалась.
Данте принял решение. Он хочет перечеркнуть свое прошлое.
Он берет все свои коробки с лекарствами, открывает их и большим пальцем выковыривает таблетки из алюминиевой упаковки. Закончив свой труд, он сваливает все капсулы и таблетки в стакан, перешагивает через пружинный матрас, лежащий прямо на полу и подпирающий ночью дверь на случай неприятных сюрпризов. Потом выходит и идет в глубину коридора, где высыпает содержимое стакана в сортир перед тем, как впервые за долгие годы совершить поступок свободного человека, дебют нового Данте: спустить воду.
Вторник, 1 июля 2003 года. Всего несколько дней — и школьный звонок прозвенит для них в последний раз. Со скейтами под мышкой Ансельм Бланкерт и Дональд Дескурс идут вверх по авеню Президента Вильсона, огибают площадь перед Музеем современного искусства. Через Пляс д'Иена, оставляя справа музей Гиме,[10] они сворачивают к садам Трокадеро, как раз перед синематекой. На спуске снова встают на доски. Руки в карманах, сигарета во рту, два силуэта быстро скользят по улице, колесики дребезжат по асфальту. Слева светится в сумерках Эйфелева башня. Впереди темная масса садов, где лишь несколько фонарей с трудом справляются со своей задачей.
— Эй, — окликает Дональд приятеля, который едет впереди. — Ты уверен, что хочешь туда ехать? Там полно педиков — клиентов заманивают.
