– Через неделю!
Жека спокойно воспринял назначенный срок.
– Чтоб ты жил, Валун.
– Живи тоже, парень.
Любимчик двинулся дальше, постепенно выбираясь из диких пространств Пустоши и приближаясь к местам, где располагались действующие еще фабрики и жмущиеся к ним рабочие предместья. Два мира плавно переходили один в другой. В одном мире рыхлой массой лежал нижний пласт социума: разнорабочие, гостарбайтеры, инвалиды, те, кто мог сводить концы с концами и платить убогие налоги, мог предъявить патрулю документы и ответить на его вопросы. В другом мире невидимой россыпью таились те, кому общество отказывало в праве на существование, те, кого в честь места их обитания иногда называли "пустынниками". Чистые горожане говорили о них языком романтических легенд, в которых грязь и мерзость выглядела возвышенно и загадочно, либо языком страшилок, в которых кошмары действительности были приуменьшены и обретали некий смысл. Жители предместий знали о Пустоши побольше. Они говорили о пустынниках с превосходством обывателя, но для многих из них Пустошь была последним приютом, если, спасите Боги, случится потерять работу или вдруг подведет какая-нибудь важная деталь в собственном теле. Она была и последним шансом, если тянуть унылую лямку станет невмоготу. Иные из работяг, особенно подвыпив, любили говорить о своей дружбе с героями Пустоши: Косым, Сколом, а то и самим Валуном. Но все эти разговоры были пустым трепом, хотя бы потому, что на Пустоши не знали слова "дружба".
Четкой границы между рабочими кварталами и Пустошью не было, но если бы кто-то взялся ее провести, бар "Коврига" с Жестяной улицы оказался бы точно на ней.
Над входом еще можно было разглядеть изображение античной колесницы, запряженной четверкой лошадей, из чего явствовало, что когда-то бар носил другое название. Но окрестных жителей больше устраивало нынешнее. В этом месте Пустошь общалась с предместьем, заключая сделки, предлагая недорого запретные развлечения, сбывая краденное и планируя набеги во внешний мир.
Выйдя на Жестяную улицу из закоулков между гаражами и сараями Любимчик обнаружил, что, несмотря на неурочный час, он здесь не один. Да они и не таились. Семь теней в утреннем сумраке развернулись, перегораживая проход. Один вышел вперед, держа у плеча самодельную биту, выструганную из ножки стола:
– Что ночью гуляешь, фраер?
Они даже не пытались его окружить. Это не была засада, это не были грабители. Обычная шпана, нанюхавшаяся "белой сажи" – вытяжки из суставной смазки. Юность предместья.
