Вагнер соглашался с ним. Пораженец Кирш и дезертир Вейстерберг молчали. Они вообще молчали и делали исправно свое дело, потому что ефрейторский шомпол то и дело гулял по их спинам.
Вокруг ямы был фронт. Фронт был везде, и везде были русские. Солдаты не высовывали голов из промерзших траншей и дотов. Но могильщики должны были работать днем — на то они и штрафники.
Вор Вагнер сказал Хайну, что русские не щадят и могильщиков, теперешняя группа чуть ли не восьмая за месяц. Предыдущие легли рядом с теми, кого они хоронили.
Кормили могильщиков раз в день, вечером, это был суп с плавающими перьями лука и кусочек хлеба. Из чего он был испечен, Хайн так и не додумался. Он вспоминал гуся и глотал слюни. Впрочем, аппетит у него начисто пропал после того, как яма была готова и вступили в дело носилки.
Нервная дрожь пробрала Хайна, когда он подошел к громадной куче того, что некогда называлось людьми. Он оцепенел; холод, тоже нервный, проник до последней клетки; в глазах у Хайна помутилось, он чуть не упал в обморок. Но ефрейтор Грольман вытянул его шомполом, и липкий пот, выступивший на спине и на лбу Хайна, мгновенно высох.
Не глядя на трупы, он валил их на носилки. Здесь были безголовые и безногие. С вывороченными кишками. С разбитыми лицами. С перебитыми спинными хребтами. Просто ноги. Просто руки с пальцами, скрюченными или оторванными. Это все, что осталось от того, что когда-то в муках родилось, шалило, ради чего-то училось, подавало, быть может, надежды, влюблялось, размножалось, вламывалось в чужие страны, стреляло, расстреливало, жгло, грабило, издевалось…
И вот здесь их настигло возмездие. Суд над ними совершило не божественное провидение, в которое многие из них верили, а гнев народа, проклявшего взломщиков на веки вечные.
Нет, русская земля не стала для них пухом! Какой уж там пух, если их валили на бесформенные, смерзлые комья глины: могильщикам было не до того, чтобы готовить мягкую постель бывшим товарищам по оружию, вероломству и людоедству.
У могильщиков была жесткая норма: за день они должны уложить в ямы двадцать кубометров смерзшегося, бесформенного, окровавленного человеческого мяса. Ради этих двадцати кубометров они молча шагали взад-вперед; возвращаясь с очередной ношей, молча вытирали пот. Ефрейтор отмечал что-то в записной книжке, шарил в карманах шинелей или того, что осталось от одежды, извлекал содержимое: часы, перочинные ножи, номерные знаки, бумажники с крадеными деньгами, краденые кольца и браслеты, женские чулки и выбитые у мертвых русских золотые зубы, письма от родных… Потом он жестом приказывал поднимать носилки. И в яму с грохотом летели солдаты фюрера. Их утрамбовывали ногами — ради экономии места.
