Шмидт вырвал бумагу из рук фон Нейгардта.
— Отлично, отлично! — выкрикнул он. — Вы будете ждать дальнейших указаний в штабе генерала Роске. Там вы найдете эту бумагу. — Он вышел.
— Пожалуйста, задержитесь, капитан, — сказал генерал-полковник.
— Слушаюсь.
— Капитан, — тихо начал генерал-полковник, — скажите по чести, это не пахнет государственной изменой?
— Что?
— Бог мой, что ж мне делать, если фюрер и теперь не даст согласия на капитуляцию?
— Вы запросили его об этом?
Паулюс кивнул.
— Зачем, эччеленца, зачем вы сделали это? — со стоном вырвалось у Адама.
— Я солдат, Адам.
— Солдат Германии, а не фюрера…
— Тсс, нас могут услышать… — Генерал-полковник усмехнулся. Усмешка вышла кривая. — Я не могу иначе,
Адам. С малых лет меня приучали к послушанию: сначала родителям, потом учителям, потом начальству.
Адам с силой швырнул словарь в угол.
— Мы обречены, — сказал он. — Фюрер не даст согласия.
— Ну, ну, Адам, зачем такой мрак! — ласково проговорил Паулюс. — Лучше угостите нас с капитаном. Кофе, папиросы, коньяк…
— Слушаюсь, эччеленца, — угрюмо выдавил Адам. — Хайн!
Из клетушки вышел, позевывая, Хайн. Он три ночи подряд провел с той девицей из Ганновера, потому что Шмидту некогда было заниматься с нею. Три бессонные ночи, и вот его будят.
— Кофе, коньяк и папиросы, живо!
— Что ты видел во сне, Хайн? — Командующий знал, что Хайн еще дуется на него за штрафную роту.
— Что я сплю, — мрачно ответил Хайн.
— Ладно, пойдем, приготовим ужин.
Адам увел Хайна, зевавшего так сладко, что и генерал-полковник зевнул несколько раз подряд, рассмеялся и, похлопав фон Нейгардта по плечу, сказал:
— Я хочу повторить тот же вопрос. Что бы вы сделали на моем месте, если фюрер не разрешит капитуляцию?
— Трудно сказать, — замялся фон Нейгардт. — Во-первых, я бы все равно капитулировал. Если нет — разделил бы судьбу солдат и офицеров.
— Нет, нет, никогда, — глухо отозвался генерал-полковник. — Никогда! — Он вспомнил слова, сказанные старику у ямы.
Явился очень веселый Шмидт, пронюхавший, что предстоит отменный ужин.
— Очень хорошо, капитан, что вы еще здесь, — приветливо заговорил он. — Есть одно обстоятельство, и я хотел бы обсудить его с вами.
— Я в вашем распоряжении, господин генерал-лейтенант.
— Дело, знаете, щекотливое. Гм… — Шмидт не знал, с чего ему начать. — Надеюсь, вы в курсе сложившейся обстановки.
«Знаю ли я обстановку! — думал фон Нейгардт. — Вы сидите здесь, а я в окопах. Там все, даже самые мужественные, впали в апатию, менее храбрые — в отчаяние. Вас еще спасают толстые стены подвала, а от расстрела спасут погоны и знаки отличия. А тех, кто там, ничто не спасет. Я понимаю, чего вы хотите, но я пальцем не шевельну, чтобы дать вам сберечь свои шкуры. Разделите судьбу тех, кто сейчас корчится на рогожах, — их оставили врачи и бежали. А те, кто не бежал, сошли с ума, потому что они могли только рыдать, видя страдания людей. Разделите участь с теми, кто тщетно пытается согреться, кто напрасно старается спасти отмороженные ноги, кто вырывает кусок изо рта умирающего товарища. С меня хватит, и вы хлебните все это!»
