С первого же мгновения они знали, что рано или поздно будут заниматься любовью.
Однако Фабьена упорно не реагировала на авансы и намеки Марка. Не то чтобы она была глуха к ним или делала вид, будто не понимает. Нет, она понимала, но не отвечала. Тщетно он, заявив, что интервью получится гораздо лучше на свежем воздухе, чем у него в кабинете, несколько часов водил ее по самым очаровательным и малоизвестным уголкам Парижа — его приемы не срабатывали. Разговор принимал порой скабрезный оборот, который не отпугивал ее, желание было названо своим именем, расставлены все точки над i. Фабьена принимала слова, их терпкую и изысканную откровенность, но дальше дело не шло.
Уловки плоти, если угодно.
А потом, когда он уже отступился — во всяком случае, оставил надежду получить ее в тот же день, — Фабьена сама сделала первый шаг.
Они пришли к нему домой, на площадь Пантеона. Где же еще можно полноценно завершить разговор о лицее Генриха IV, сказал он. Из окон большой гостиной, если посмотреть направо, были как на ладони видны здания и сады лицея. Ему показалось, что Фабьена не сразу решилась принять его приглашение. Может быть, она подумала, что там ей будет труднее противиться его натиску? Или боялась не устоять сама? Но ей нечего было опасаться. Равно как и не на что надеяться. Он никогда не приводил женщин с этой целью в квартиру, где они жили с Беатрис. И именно потому, что он уже отказался от мысли добиться успеха сегодня же, он пригласил ее на площадь Пантеона.
Там он в какой-то момент показал ей фотографию, где они стояли все пятеро, — ту, что утром получил от Адрианы в подарок.
Фабьена долго ее рассматривала. Задавала вопросы. Но ему показалось, что больше всего ее заинтересовала Адриана. Вдруг она встала и пошла прямо к нему через всю комнату гордой летящей походкой, которая так ему нравилась.
— Вы все еще хотите меня? — сказала она. — Я готова.
Вечером Марк ужинал с Беатрис.
Беатрис рассказывала про демонстрацию. Но она быстро заметила, что он слушает ее вполуха.
— Марк, ты слушаешь меня или засыпаешь? — спросила она сухо.
Он посмотрел на дочь: вид у нее был сердитый. Нет, он вовсе не засыпал. Но и не слушал, это правда. Он думал о Фабьене, о проведенном с нею сегодняшнем дне.
— Ни то ни другое, честно говоря!
Она засмеялась. Беатрис…
— Значит, мечтаешь. Или думаешь о какой-нибудь женщине… Это ведь тоже называется мечтать, а?
Он чуть не сказал ей, чтобы она не совала нос куда не следует. Но только пожал плечами. Беатрис всегда совала нос во все с тех пор, как переехала жить к нему.
