— Фамилия?
Он криво улыбнулся:
— Клещ.
— Ну допустим, Клещ…
— Ой, не верьте ему, — шепнул кто–то подле моего уха.
Только теперь я заметил Мазура. Он стоял у двери, прислонившись головой к косяку, и немигающим взглядом смотрел на того, кто называл себя Клещом. Как будто Мазур боялся, что бандит может напряжением своих довольно дряблых мышц порвать веревки или, как в сказке, напустить колдовского тумана и исчезнуть у нас на глазах.
Я смотрел на связанного, понимая, что он из тех птиц, у которых не добьешься толку. Тут надо было либо ошарашить его чем–нибудь, либо долго плести хитроумную сеть. Догадка блеснула как–то сразу.
— Клещ так Клещ. Хай буде и такая живность, если это угодно пану полковнику.
Пухлые веки дрогнули и поднялись. Прямо на меня смотрели латунного цвета глаза.
— Итак, полковник Гончаренко…
Ненависть блеснула в зрачках задержанного, на скулах забегали желваки, и он с деланой усталостью прикрылся рукой. Но на лбу и висках продолжали дрожать синие жилки, морщилась, не подчиняясь воле, кожа, выдавая беспокойно метавшуюся, растерянную мысль. Я вынул из полевой сумки его же приказ и быстро пробежал глазами несколько фраз. Затем громко и безразлично стал цитировать Гончаренкины откровения. При этом запомнился взгляд Мазура, невольно заставивший меня подумать: «Это совсем не тот темный польский крестьянин, за которого он себя выдает».
— Развяжите руки, — скрипнув зубами, сказал Гончаренко.
— Сперва надо развязать язык, — сострил Жмуркин.
— Все скажу. Развяжете? Нет?
— Спокойно. Два вопроса. Отвечать без вихляния.
— Отвечу.
— Зачем пришел в Мосур?
— Хотел своими глазами увидеть Красную Армию.
— Увидел?
— Да.
— Вопрос второй: согласен распустить свою банду и подписать воззвание к обманутым тобой людям?
Он забился в углу, впрямь собираясь порвать веревки.
— Развяжите руки, аспиды!..
Мы молча смотрели на это беснование минуты две — три. На губах у Гончаренко появилась пена. Напряжение сменилось упадком.
Прискакал Мыкола Солдатенко. Я поручил ему вместе с Жмуркиным попытаться что–либо узнать у этого матерого волка, а сам поехал проверить оборону. Но у подлого убийцы и грабителя, рядившегося в героя ОУН[5], не оказалось больше никаких секретов.
Вечером его расстреляли.
И тут же Мазур стал собираться в дорогу.
— Я пуйду до дому, паны–товажиши, — заявил он.
— Что так? — спросил Жмуркин.
— Як вы сумели того зверя извести, то вже нам вздохнуть можно буде…
Он вытер набежавшую на морщинистое лицо слезу и продолжал:
