Удивительный получился тёплый, «нездешний» (Цветаева) вечер. Соразмерный его пламенности. Наверняка останется в памяти у всех, кого (с превеликим трудом) вместил Малый зал. Был замечательный фильм о Кожинове – пусть и мозаика, составленная на основе любительских запечатлений, но ладно скроенная. Было трогательное вступительное слово жены – Елены Ермиловой, соратницы, о которой он говорил, что она в поэзии разбирается даже лучше, чем он. Были живейшие выступления-воспоминания ровесников и сокурсников.
Никто (кроме, пожалуй, Сергея Небольсина) не говорил о Кожинове как о памятнике. Хотя фигура-то поистине монументальная. И чем дальше, тем это яснее. Ученик, душеприказчик, наследник идей Бахтина. Автор «Происхождения романа», биографии Тютчева, многих книг и статей о русской поэзии. Как ледокол, проложивший путь на стремнину Соколову, Рубцову, Тряпкину, Кузнецову – если назвать только стихотворцев высшего ранга. Опалённый болью за судьбу Отечества историк, возглавивший целое направление в огнедышащей публицистике. Вот и В. Бондаренко в «Дне литературы» глаголет: «Кожинов до сих пор выступает как координатор русского национального движения». Как ни тужатся взять на себя эту роль Лимонов или Проханов, однако им, путаникам, сие не по чину. Вождём, полководцем, нужно родиться.
Об этом, естественно, на вечере тоже шла речь. Но больше всего – о Кожинове как человеке, о вселенской отзывчивости его широкой русской души.
Не к памятнику обращена и моя о нём память. Тем более что я не был ни сподвижником его, ни паладином. В чём-то совпадали, в чём-то – не очень. Однако общее устоявшееся впечатление: зажигательной творческой энергии и – может быть, неожиданно – приязненной сердечной участливости.
Хотя долгое время он держал меня на дистанции, был колюч. В отличие от других «князей духа из ИМЛИ», как промолвлено в чьей-то поэме. И Бочаров, и Палиевский, и Гачев, и Урнов встретили в своё время юного новичка куда теплее.
А Кожинов не очень-то жаловал «чужих» и, видимо, так, уступая штампу, меня воспринял. Занимается западной литературой, носит твидовые пиджаки в клетку, якшается с «либералами»… Всё в один миг изменилось, когда рухнул режим и каждый из нас заговорил, если спросят, о том, о чём прежде говорить было не принято – во избежание… Знаменитую серию откровенных препирательств с идейными противниками в «ЛГ» открыл, помнится, сам Кожинов – поединком с Сарновым. Продолжили Аннинский и Глушкова – и турнир покатился, приобретая перспективный размах. В какой-то момент работавшая тогда в «Литературке» Светлана Селиванова, редактор рубрики, непостижимым женским чутьём догадалась столкнуть лбами нас с Затонским. Без видимых вроде бы оснований: два равновостребованных германиста, обменивающиеся взаимными похвалами в печати, казалось бы: где тут почва для спора? Но к этому времени (самое начало 90-х!) уже вовсю пошло размежевание былых заединщиков и друзей, объединённых прежде неприятием целого ряда стеснений и угнетений со стороны партийно-советского чиновничьего аппарата. Спрошенные наконец об альтернативах, мы разошлись кардинально. Одни из нас вроде меня скорбели о той тысячелетней России, которую мы потеряли, другие – вроде Затонского – о том, что Россия никак не желает превращаться в Голландию, сколько нас, начиная с Петра, ни тыкают мордочкой в это блюдечко.
