Три тысячи миль отделяли ее теперь от братской могилы близ Конкорда, где она оставила одну красную розу, которую, наверное, давно сдуло ветром.
Она смотрела в ночную тьму, и глаза жгли невыплаканные слезы. Сходство Гарета с ее возлюбленным Чарльзом пробудило все эти воспоминания, которые Джульет спрятала в самом дальнем уголке души после того ужасного дня в апреле прошлого года. Тяжелая голова Гарета лежала на сгибе ее руки, и его бледное лицо едва виднелось в мрачной полутьме дилижанса. Ей следовало бы давно догадаться. У братьев были одинаковые мечтательные глаза, одинаковая манера улыбаться, тот же овал лица, одинаковые рост, телосложение, осанка. Только цвет волос был разный. У Чарльза волосы были золотисто-белокурые, тогда как у его младшего брата — значительно темнее.
Дилижанс снова преодолел ухаб, и она услышала, как раненый судорожно втянул воздух от боли. Джульет осторожно положила руку на его грудь, чтобы хоть как-то уберечь от тряски. Его кровь, теплая и липкая, пропитала насквозь лиф платья и сужающийся книзу мысок корсажа. Глаза его были закрыты, но ей казалось, что он в сознании. Джульет очень хотелось поговорить с ним, расспросить о Чарльзе, сказать, кто она такая и кем приходится ему Шарлотта. Но она ничего не сказала, считая себя не вправе навязываться человеку, который, возможно, умирает. Она лишь нащупала в темноте его руку и взяла в свою, желая дать ему почувствовать, что он не один.
Его пальцы сразу же сжались на ее руке, и у нее защипало глаза от слез.
«Боже, как он напоминает мне моего дорого Чарльза…»
Она поморгала глазами, чтобы прогнать застилавшие глаза слезы, и заставила себя не думать о ласковой улыбке Чарльза, о его сильном теле, о его поцелуях. Все эти эмоции только расслабляли, тогда как ей нужно было сохранять хладнокровие и держать себя в руках.
Она перевела взгляд на спящую дочь, которую пристроила в уголке между головой Гарета и стеганой спинкой сиденья.
Дочь Чарльза…
Джульет даже не заметила, что по щекам покатились слезы, пока не услышала в темноте едва слышный шепот:
— Вы плачете обо мне?
Шмыгнув носом, она торопливо улыбнулась и покачала головой. Говорить она боялась, потому что, заговорив, дала бы волю слезам, а этого нельзя было допустить. Этот юноша и без того страдал, ей не следовало раскисать перед ним, наоборот, надо успокоить, поддержать, вселить в него надежду. Ей стало стыдно. Ведь даже плакала она не о нем, бедняге. Она плакала, вспоминая Чарльза.
