— Никакой он не язычник, а литвин, ротмистр из хоругви виленского воеводы. Ему до самой Варшавы приказано нас сопровождать и там дожидаться воеводу. Не советую, сударь, ему заступать дорогу — людоед это страшный.
— Вижу, вижу. Но коль людоед, почему на меня зубы точит? — здесь и пожирней найдутся.
— Потому что… — сказала Ануся и рассмеялась тихонько.
— Что — потому что?
— Потому что в меня влюблен и сам мне сказал, что всякого, кто ко мне приблизится, в куски изрубит. И сейчас, поверь, лишь присутствие князя с княгиней его сдерживает, а не то бы немедля к тебе прицепился.
— Вот те на! — весело воскликнул Володы„вский. — Значит, так оно, панна Анна? Ой, недаром, видать, мы пели: «Ты жесточе, чем орда, corda полонишь всегда!» Помнишь? Ох, любезная барышня, шагу ступить не можешь, чтоб кому-нибудь не вскружить головы!
— На свою беду! — ответила, потупясь, Ануся.
— Ах, лицемерка! А что на это скажет пан Лонгинус?
— Разве я виновата, что пан Харламп этот меня преследует? Я его не терплю и смотреть на него не желаю.
— Ну, ну! Гляди, сударыня, как бы из-за тебя не пролилась кровь. Подбипятка кроток, словно агнец, но, когда дело чувств коснется, лучше от него держаться подальше.
— Пусть хоть уши ему отрубят, я только рада буду.
Сказавши так, Ануся покружилась, как юла, на месте и упорхнула в другой конец комнаты к некоему Карбони, лекарю княгини, которому принялась живо что-то нашептывать, итальянец же вперил глаза в потолок, словно в экстазе.
К Володы„вскому тем временем подошел Заглоба и ну подмигивать здоровым своим оком.
— Что за пташка, пан Михал? — спросил он.
— Панна Анна Борзобогатая-Красенская, старшая фрейлина княгини.
— Хороша, чертовка, глазки точно вишенки, ротик как нарисованный, а шейка — уф!
— Ничего, ничего!
— Поздравляю, ваша милость!
— Оставь, сударь. Это невеста Подбипятки… как бы невеста.
— Подбипятки? Побойся бога! Он ведь обет целомудрия дал. Да и при той пропорции, что между ними, ему только в кармане ее носить! Иль на усах она у него примоститься может, как муха. Скажешь тоже…
— Погоди, он еще у нее по струнке ходить будет. Геркулес посильней был, и то белы ручки охомутали.
— Лишь бы рогов ему не наставила. Впрочем, тут я первый приложу старанья, не будь я Заглоба!
— Не тревожься, таких еще немало найдется. Однако шутки шутками, а она девица благонравная и из хорошего дома. Ветреница, конечно, но что ж… Молодо-зелено, да и весьма прелестна.
— Благородная ты душа, оттого и хвалишь… Но и вправду — чудо как мила пташка!
