Теперь Дан начал хорошо понимать умотанного донельзя Митьку. Тот, правда заметно посвежел за прошедшую неделю и выглядел не таким угрюмым, но по-прежнему настороженным, словно лис, охотящийся за полевкой.
Дела шли, хотя не так быстро и гладко, как рассчитывал Пелев.
Однако чудо-машинка Джерски действительно оправдала все применяемые в ее адрес хвалебные эпитеты. Когда неожиданно для себя Богдан резво залопотал на неизвестном Митьке наречии, совершенно искренне считая, что жалуется ему на роль подопытного кролика, то сам поверил в то, что невозможное возможно.
Несколько дней и на станции многое поменялось. После разговора с Даной Линговой Митька вызвал к себе Шаурова и устроил потрясающе красивый скандал. Богдан был покорен талантом напарника и признал справедливость завышенной самооценки друга. То, что Пелеву удавалось провернуть, иначе, чем бешеной трудоспособностью, высоким интеллектом и редкой удачей не назовешь. Он, конечно, пахал как проклятый, не вылезая из командного пункта и жестко контролируя события на станции. Тащить такую ношу один не мог бы и сверхчеловек. Пелев, что опять таки говорило в его пользу, и не пытался объять необъятное. Для начала он посадил под домашний арест всех лиц замешанных в той или иной степени в махинациях происходящих на станции последние несколько лет. Оставшиеся разделились на два лагеря. Довольных и недовольных. Из числа первых инспектор набрал помощников и задействовал как дополнительные руки, нагружая заданиями, полномочиями и, таким образом, давая им возможность спасти станцию.
Дан был вынужден заниматься кучей дел сразу, при этом держать язык за зубами и вообще вести довольно странный, полукочевой образ жизни. Хорошо еще, что ему как лицу с высоким и официальным статусом не нужно ничего и никому объяснять. Кстати, Лингову с того самого спектакля в каюте, он не видел. Что интересно, и желания такого не испытывал. За что подвергся безжалостной анафеме у Мякишева, наотрез отказавшегося сотрудничать, делится сведениями и вообще замечать. На угрозу в несодействии доктор отреагировал бурной речью, без ненормативной лексики, правда, но по смыслу с крайне к ней близкими выражениями. Суть же его речи свелась к — 'не могу ничем помочь'. В наиболее гневном варианте — 'Да хоть ружье к голове приставьте — нет!'
