В полдень мы перекусили и снова шли до тех пор, пока крутые холмы не сменились скалами. Их местами лысые скаты темнели провалами и отблескивали крошевом камня на солнце. За эту холодную твердь цеплялись что есть сил лишь чахлая по виду ползучая трава, да кустики странных бледных цветов. Шуршали, вызывая обвал мелких камней на тропу, и пылили, перебегая от укрытия к укрытию, ящеры длиной до метра, ярко-синие, с переливающимися на солнце чешуйчатыми спинами. Яркое весеннее солнце сверху щедро поливало теплыми лучами траву, склоны, узкую тропу меж ними и нас.
К вечеру я уже не бодро рысила, а уныло плелась. За весь день мы с отцом от силы перекинулись парой слов. Какие беседы? Нужно как можно быстрее и дальше уйти, пока не пошла травля, пока след можно запутать, а намерения не вычислены. Я не знала, куда стремится Стоуш и узнать пока не пыталась. Усталость моя достигала предела. Я уже не ощущала весеннего холода, недостатка пищи или воды, боли в разбитых ногах. Держалась за единственную мысль — надо, и продолжала идти.
Когда солнце село, ночь наступила стремительно, как всегда бывает в горах. Зелень приобрела почти черный оттенок, длинные тени слились с землей и создали новый пейзаж. Таинственный, немного пугающий, разительно отличающийся от дневного. Высыпали нетерпеливой гурьбой звезды. Подмигивали злорадно с небес, словно знали некий секрет и умалчивали о нем. Я привалилась спиной к скале и безучастно смотрела вверх. Отец нашел хорошее место. Две скалы перекрывали друг друга слоистыми боками. В закутке не дул ветер, а со стороны не разглядишь и отсвета огня. Только здесь, впервые за два дня, Стоуш развел костер. Когда сушняк (ломкий и полый как трубки) разгорелся, он обратился ко мне.
— Устала?
Я кивнула. После долгого молчания казалось невозможным нарушать тишину. Я сроднилась с ней, сжилась даже. А тут вопросы, ответы. Пусть будет, если иначе нельзя краткий отдых и пора дальше, в путь. Что усталость? Она проходит, нет ее, просто привыкаешь к ритму, даже такому изнуряющему. Ко всему на свете можно привыкнуть.
Стоуш смотрел на огонь, и на его плоской морде эмоции не отражались.
— Чувствуешь?
— Что? — собственный голос показался мне охрипшим, резким.
— Не чувствуешь, значит, — жевлар протянул ладони к пламени, — знаю, тебе тяжело и страшно.
Я отрицательно помотала головой.
— Нет. Терпимо. Но хочу кое-что сказать…
Он отрицательно мотнул головой, и я замолчала на полуслове.
