Деон повернулся к человеку со смуглой кожей, и теперь взгляды их встретились, они смотрели друг другу в глаза прямо и открыто.
— Профессор Дэвидс, профессор ван дер Риет, — представил их Мартин.
— Филипп, — нерешительно произнес Деон ван дер Риет.
Они улыбнулись друг другу одинаково выжидающей улыбкой.
— Деон, — сказал тот.
И оба рассмеялись, будто какой-то им одним знакомой старой шутке. И обменялись рукопожатием.
— Давненько же мы не виделись, — сказал Деон.
— Давненько, — согласился Филипп Дэвидс.
— Двадцать лет?
— Точно. Мы ведь кончали в пятьдесят четвертом.
— Ну да. — Деон озадаченно покачал головой. — Немало воды утекло с тех пор, а?
Филипп секунду будто осмысливал эту банальность, как некое серьезное и глубокомысленное замечание. Наконец кивнул.
— Немало, — подтвердил он.
Профессор Мартин, все это время с тревогой посматривавший на них, словно боясь чего-то скрыто опасного, какой-нибудь искры, одной-единственной, которая могла повлечь за собой взрыв, теперь тоже решил вставить словечко. Он явно успокоился, точно вот сейчас ему собственными героическими усилиями удалось предотвратить несчастье.
— А я и понятия не имел, друзья, что вы знакомы… — нарочито весело сказал он.
— Мы вместе кончали, — объяснил ему Деон, — и вместе стажировались в больнице.
Мартин, похоже, изрядно удивился, и в то же время это явно произвело на него впечатление.
— Господи боже мой, а! — Он окинул взглядом зал. — Так вы, наверное, здесь, вот в этих стенах, и лекции слушали…
— Стены здорово подновили, — заметил Филипп. И показал на стены, на ряды скамей, амфитеатром окружавшие с трех сторон стол, на котором африканец, следуя схеме, распластывал сердце, легкие, ночки, печень. — В мои годы этого не было.
— О, конечно, — поспешил подтвердить Мартин, — все это появилось уже после того, как я принял кафедру. — Весь сияя, он подошел к монитору. Он не упускал случая похвастать оборудованием. — Бездну времени экономит, знаете ли, — показал он на монитор. — Уильям располагает здесь все органы до начала занятий, а затем включает вот это. Лектору не приходится ни на минуту отвлекаться. Ну и, естественно, всем с любого места одинаково хорошо видно.
Со странным чувством вины Деону вспомнился вдруг тот день (двадцать лет назад? Больше. Двадцать три, а то и все двадцать четыре…), когда Филиппа и других цветных из их потока не впустили в эти двери, отделанные под темный орех, потому что на столе в анатомичке лежало тело белого человека. Неужели все эти нововведения с телевизионными экранами и прочим для того и придуманы, чтобы ловко избежать подобных ситуаций? Ведь когда отдельные органы лежат на предметном столе, кто там знает, какого цвета было тело, вмещавшее их, — белое, желтое, черное? Один Уильям.
