ПАСТОР. А эти деньги?!. Он знает всё. Он сам сказал мне.
КАССИР. Я честно служил… вам…
ПАСТОР. Пока вы служили, мы вам платили… А за измену нам у нас не щадят… Единственно, о чем я жалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказаны ваш глупый брат и вы сами…
Больше мы ничего не услышали: два удара — по фонографу и по лампе — слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Ещё мгновение — и он очутился бы на улице. Но он не рассчитал. Кручинин оказался у двери раньше. Я услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение луч моего фонарика помог мне придти на помощь Кручинину.
Наконец, нам удалось скрутить противнику руки, и он лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.
Но немец не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады. Успокоился он лишь тогда, когда нам удалось связать ему ноги.
Первое, что я увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира. Без кровинки, искажённое судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слёзы, самые неподдельные и обильные слёзы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно и так невероятно, что я застыл от изумления.
— …Подойдите ко мне, — обратился он к фогту… — я знаю, меня нужно арестовать, я очень виноват перед вами, очень виноват…
— Вы виноваты не передо мною, Хеккерт, а перед своим народом.
— Я знаю, я виноват перед всеми… Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию, когда гунны прикажут.
— Пастор! — с удивлением воскликнув фогт.
Он никогда не был пастором, он… он фашист
— И вы знали это?
Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.
— Прежде всего, господин фогт, — сказал Кручинин, — вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там немцами ценности. Рагна Хеккерт знает это место.
— Как, и вы? — воскликнул фогт. Девушка молча опустила голову.
— Рагна искупила свою вину, — вмешался Кручинин, — Она показала мне, где спрятаны ценности, награбленные немцами.
— Вы знали это и молчали! — фогт обратился к Кручинину с упрёком.
— Вы узнали всё на несколько часов позже меня. А скажи я вам всё раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор, спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот немец никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню, как всё это случилось, и тогда вы поймёте, почему я молчал.
