Кассир мрачно глядел на все эти проделки; водянистые глаза его оставались равнодушными, и тонкие губы были плотно сжаты.
Мысль моя непрерывно работала над тем, какую бы вещь из принадлежащих кассиру, взять для изучения его дактилоскопического паспорта. Но, как назло, я не видел у него ни одного предмета с гладкой поверхностью, на которую хорошо ложатся оттиски. И тут вдруг мне пришла мысль, которую я немедленно поспешил привести в исполнение.
— Мне всё же очень хочется понять, — сказал я пастору, — как вы определяете, какой рукой сделаны отпечатки. Попросим господина Хеккерта ещё раз оттиснуть свои пальцы, и вы на примере объясните мне. Можно?
— Охотно, — сказал пастор. Он взял кусочек хлеба, тщательно размял его, и, слепив продолговатую лепёшку, прижал её к тарелке ножом так, что поверхность хлеба стала совершенно гладкой. После этого он подошёл к кассиру и, взяв три средних пальца его правой руки, прижал их к лепёшке.
Честное слово, я не стану врать: я волновался, как школьник, и даже замешкался, закуривая папиросу, когда пастор сказал, мне:
— Теперь идите сюда, к свету, я вам кое-что объясню.
Не спеша я подошёл к окну и выслушал от него краткую, но очень толковую лекцию по дактилоскопии.
— Дайте-ка сюда этот отпечаток, — сказал я пастору, — я поупражняюсь сам.
Торжествующе я поглядел на Кручинина и встретился с его весёлыми, почти издевательски улыбающимися глазами. Я понял, что эта усмешка относится к тому, как ловко обойдены оба объекта моего исследования. Я даже зарделся от гордости.
Немалого труда стоило мне сдержаться, чтобы не броситься сразу к себе в комнату и сравнить свою добычу всё с тем же кастетом и клеёнкой. Я был от души благодарен Кручинину за то, что он, наконец, решительно поднялся, поблагодарил собеседников за компанию, и мы ушли к себе.
— Ты сам сверишь слепок? — с волнением спросил я Кручинина.
К моему удивлению, он довольно небрежно отмахнулся и, демонстративно зевнув, заявил:
— Проверь, старина. А я лучше сосну.
Я достаточно хорошо знал Кручинина, чтобы понять, что дело перестало его интересовать. Что же случилось? Я был просто ошеломлён. «Что случилось, что случилось?» — не выходило у меня из головы. Но я молчал. Не думаю, чтобы при этом мой вид мог внушить кому-либо высокое мнение о моих умственных способностях.
Сдерживая досаду, я бросил на стол слепок, добытый с такими ухищрениями. Мне было досадно, что работа оказалась напрасной. Но раз Кручинин мысленно «покончил» с этим делом, значит, у него были к тому веские основания; значит, вопрос о непричастности кассира к убийству шкипера был для Кручинина решён каким-то другим ещё не известным мне способом, но решён бесповоротно.
