Стрижевский готов был и дальше слушать историю Северцова. Но по тому, как тот неожиданно умолк и отдался своим внутренним думам, Василий Михайлович понял, что вопрос, который задал ему Северцов, мучит ученого. Стрижевский знал, что условности не для Северцова. Он мог, зайдя к кому–нибудь на прием, бесцеремонно схватить интересующий его журнал с криком: «А, у вас уже есть!» и тут же усесться читать, оставив публику в полном недоумении.
Стрижевский, наконец, решился потревожить Северцова:
– Уважаемый Николай Алексеевич! Я не хотел бы выглядеть нескромным, но не откажите принять мою помощь. Я готов помочь вам с вашей публикацией. Скажите мне, сколько требуется денег для печати ваших работ. Я также готов помочь вам с ведением хозяйства.
Видя протестующие жесты Северцова, Стрижевский добавил:
– Вы меня очень бы обязали, если бы приняли мою помощь. В конце концов, если вас не устраивают мои предложения, мы могли бы обсудить аренду ваших земель.
Через некоторое время дверь кабинета распахнулась, и из него стремительно вышел Северцов, увлекая за собой Стрижевского. Николай Алексеевич громогласно потребовал пригласить к ним жену Софью Александровну.
– Софьюшка, – при ее появлении прогремел Северцов, – благодари, пожалуйста, нашего дорогого соседа Василия Михайловича. Он предлагает нам свою бескорыстную помощь. Мы немедленно едем в Воронеж. Там ждут мои работы. Василий Михайлович обещал все устроить.
Через полчаса все было готово к отъезду. Решили, что до железнодорожной станции Лиски они доберутся на экипаже Стрижевского. Северцов поверх мундира нацепил свою тяжелую меховую доху, и коляска двинулась в путь. Дорога вилась то по берегу Дона, то по самой замерзшей реке. Чтобы скоротать время, Стрижевский просил Северцова рассказывать о своих путешествиях. Вскоре он знал о трудном походе через высокогорные сырты Нарына, об удивительной поездке на Памир. С особой теплотой говорил Николай Алексеевич о горном озере Иссык–Куль:
– Вы себе представьте, Василий Михайлович, синее небо, синий же Иссык–Куль, а между ними белая зубчатая стена гор, на первом плане голый, красно–желтый берег – вот и весь вид, весьма несложный, но от которого глаз с трудом отрывается: так великолепен колорит, так изящны и легки очертания снегового хребта.
Стрижевский слушал, и в его завороженном сознании возникали удивительные картины дикой природы. Они будоражили его и звали куда–то.
Внезапно раздался громкий треск, и экипаж с разбегу врезался во вставшие дыбом льдины.
