― Давайте знакомиться, ― предложил пацан. Он вытер руку о халат-плащ. ― Вы здешние?
― Ага.
― Я так и подумал. Ромка.
Назвал себя и я, следом, поколебавшись, покраснев,― Жунковскии.
― А в мешках что?
― Кизяки.
― А это? ― Ромка показал на стебель сурепки, торчавший за пазухой у меня. ― Шамовка?
Мы, очистив кожуру со стебля, угостили его, дружно захрумкали.
― Этого дерьма сколько хочешь, ― заключил Ромка, ― не пережуешь всего.
Но сурепка все же ему понравилась, похвалил он и чымылдык ― маленький сладкий клубень.
― Ты откуда? ― осмелился спросить Жунковский.
― Из войны, ― сказал Ромка, не задумываясь.
С тех пор, казалось, минула вечность, а в памяти из потаенных глубин, нет-нет да и чиркнет Ромкино "из войны". Произнес бы мужчина, бывалый солдат ― дело другое, но в том-то и речь, что сказано было пацаном.
― Где живешь?
― Везде, ― увидев на наших лицах нечто среднее между удивлением, недоумением и завистью, Ромка уточнил: ― Где придется.
Потом вытащил перочинный нож, предложил сыграть в "ножичка", ловко подбросил нож ― тот вертикально вонзился в землю, бросил еще ― и снова удача, еще, еще... Приложил острие ножа к локтю, крутнул пальцем по тыльной части рукоятки ― нож, описав дугу, вонзился в землю, еще, еще. Нож пошел по кругу.
― Сегодняшние мои аппартаменты, ― щегольнул Ромка, нажав на "аппартаменты".
― Что? Как? ― заволновался я.
Жунковский, изготовившись крутнуть ножичек с колена, замер в ожидании ответа.
― Значит, спальная комната, ― Ромка небрежно показал примятую охапку сена под развесистым кустом шиповника.
― Не страшно.
― Это пусть нашего брата побаиваются.
― Ночью жутковато одному...
Ромка всем телом подался в сторону, сплюнул, от резкого движения распахнулся борт халата, обнажив голое тело, давно не знавшее мыла « он смутился, поспешно закутался, голос предательски задрожал.
― На спор ― могу переночевать на кладбище! ― он протянул мне руку.
Спорить ни я, ни Жунковский не стали, потому что не было и капельки сомнения в храбрости и решимости пацана.
Он завязал нож за веревочку изнутри халата.
― Мы принесем тебе поесть, ― сказал Жунковский.
― Шамовку, ― козырнул я.
― Тащите, если не жалко, ― согласился Ромка и, чуточку переждав, добавил на прощание: ― Я знаю место на побережье, там кизяков ― пропасть. Покажу.
В словах его почудилось неуклюже упрятанное: "Пацаны, мне с вами хорошо ― не оставляйте, Бога ради, загляните..."
2
В тот же вечер, не утерпев, мы рванули в лог. Ромки в "аппартаментах" не оказалось. Мы поднялись на кромку лога. Вязкая мгла зубчатыми краями на севере упиралась в небо, вызывая ощущение материальности: казалось, она медленно и неукротимо полезла на восток, увлекая за собой нас, смертных. Со стороны озера доносилось прерывистое и едва слышное "ш-ш-ш" ― там сталкивались и умирали волны ― тьма казалась одушевленной.
