Еще живет знакомый оттиск тела.
И перед креслом – (так закрытый гроб
В слезах целуют) – молча, на колени,
К обивке жесткой прижимая лоб
И чувствуя на нем дыханье Тени.
Мой сад благоухал еще вчера
Смолой, сосной и скошенной травою,
Давно укоротились вечера,
А он спешил упиться летом вдвое.
И верил в жизнь, не помня, что пора
Перед концом поникнуть головою.
Был ярок блеск прощального костра,
Цветенье роз пронзительно-живое.
Но на заре, взметая пыль дорог,
Из дальних туч донесся ветерок,
Стволы задел, и листья полетели.
И вся в слезах, увидела душа.
Что роза раздевалась не смеша.
Готовясь к смерти, как дитя к постели.
Был странный день, когда свершились сроки.
Когда раскрылась дверь сама собой,
И пролились прошедшего уроки.
Как сок плодов из чаши голубой.
Чужих октав разрозненные строки.
Двух скорбных лир немолчный перебой.
Не вас ли я, захлебываясь мраком.
Ждала всю жизнь? – Вы мне явились знаком.
Был темный день, и темный дождь в окне.
Лохмотья туч и злой закат ненастный.
Глазок свечи в недорогом вине
Слезами истекал. Но спор двугласный
Искусства с сердцем, в тучах и огне.
Двойная боль их переклички страстной.
Двойной напев, то сложный, то простой.
Меня стрелой пронзили золотой.
Которая из двух близка мне лира?
Что петербургский мне навеял бред?
Далекий гул из ледяного мира –
Ломовиков, дворцовых ли карет –
Ко мне летит? Но снежная Пальмира
С несмелых струн легко сняла запрет,
И я, в лучах не мне присущей славы,
Сама берусь за важные октавы.
Поэт, поэт, тебя томит жара
И смольный дух костра на перекрестке.
Угарные бледнеют вечера
В твоей Неве, и липнет пыль известки
