Трюм сейнера был маленький, тесный. Здесь густо пахло свежей еще краской, олифой, суриком, новой кирзой сапог, пеньковым тросом. За тонким бортом плескала вода. Когда недалеко проходило какое-нибудь судно, вода за бортом плескала сильнее, скрипели между бортом и причалом кранцы. Облака на далеком небе в четырехугольнике люка покачивались, и у края люка появлялась встревоженная морда корабельного приблудного пса Айка, названного так то ли в честь президента Эйзенхауэра, то ли потому, что пес часто скулил что-то вроде: «Айяйуй».
Айк имел нрав веселый, туловище поджарое, даже тощее и был очень легок на ноги. Сейчас Айк скучал, сидя в полном одиночестве на палубе, и проходящие невдалеке суда пугали его.
Заметив рыжую острую морду пса, Вольнов неизменно подбадривал его, говоря:
— Спокойно, Айк!
Вольнов и боцман проверяли в трюме снабжение.
— Мешки хлорвиниловые?
— Сто штук.
— Мешки джутовые?
— Сто. Их по десять на судно, товарищ капитан?
— Да, черт бы их побрал… Кальсоны теплые? Считай прямо пачками… И у меня имя есть: Глеб Иванович.
— А где они, кальсоны?
— Кажется, в простыне завязаны были… Посмотри под спасательными поясами…
— Здесь. Десять пачек… Их теперь, пожалуй, и в настоящей прачечной не отстираешь…
— Флаги национальные?
— Девятнадцать, товарищ капитан.
— Как девятнадцать? Их по две штуки на каждое судно должно быть.
— Здесь больше нет… А чего они большие такие? Будут у нас ниже борта болтаться, да?
— Ты не разговаривай, боцман, а ищи.
— Здесь только колпаки поварские… наматрасники… Нет флагов больше, товарищ капитан!
— Черт! Посмотри их цену в реестре.
— Есть… флаги… три тысячи семьсот четыре рубля девяносто копеек…
— Меня сейчас кондрашка хватит. Боб!.. Дай сюда реестр! Флаги национальные — шестьдесят один рубль пятьдесят копеек, а ты стоимость комплекта международного свода сигналов смотрел. В следующий раз держи глаза в руках, понял?
— Понял… И как только вы в одиночку смогли все это принять и погрузить?
— Сам удивляюсь.
— Душно, товарищ капитан, здесь… Разрешите, я еще одну лючину отодвину?
Вольнов не ответил. Ему вдруг захотелось бросить всю эту груду неразобранной, плюнуть и уйти в город, в Петрозаводский городской сад и посидеть там на зеленой скамейке под пыльной листвой, послушать песенки с танцплощадки или почитать газеты в читальном павильоне.
Боцман, утопая сапогами в грудах ватных подушек, пробрался по трюму к комингсу, одной рукой поднял и отодвинул тяжелую лючину. Стало светлее. На потной, мускулистой спине боцмана заблестели капли пота.
