Последние косточки жабы оказались куда неприятней, чем предполагалось, но в конце концов были проглочены и они. Теперь следовало прополоскать рот какой-нибудь приятной, впрочем, вполне искренней фразой.
— Но, дон Калоджеро, в итоге всех этих бед на свет появился Танкреди. Мы-то хорошо знаем, как это бывает, может быть, для того, чтоб у мальчика было столько благородства, очарования, тонкости, как раз и требовалось, чтобы предки его промотали с полдюжины больших состояний. По крайней мере в Сицилии дело обстоит именно так; вероятно, это закон природы, подобный тем, которые управляют землетрясениями и засухами.
Он замолчал, когда появился лакей с двумя зажженными лампами на подносе. Пока лампы ставились на свои места, в кабинете по желанию князя воцарилось молчание, полное легкой грусти. Затем он продолжал:
— Танкреди — незаурядный юноша, дон Калоджеро, он не только благороден и изящен; правда, он обучался мало, но знает все, что следует знать: он знает мужчин и знает женщин, знает обстоятельства и цвет времени. Танкреди тщеславен, и у него есть к тому все основания. Он далеко пойдет, и ваша Анджелика, дон Калоджеро, будет счастлива, если захочет подняться с ним вместе по этому пути. Скажу еще, что Танкреди может порой рассердить, но с ним никогда не заскучаешь, а это очень важно.
Будет преувеличением сказать, что мэр оценил светские тонкости этой части речи князя; в целом она лишь подтвердила его собственное общее впечатление о Танкреди как о человеке ловком и умеющем ко всему приспособиться; а у себя в доме он нуждался именно в человеке изворотливом и шагающем в ногу со временем; ничто иное его не интересовало. Он чувствовал себя равным любому, — и ему даже было огорчительно, что дочь его проявляет некое подобие чувственной привязанности к этому красивому юнцу.
— Князь, я знал и об этом, и еще кое о чем. Все это для меня не важно. — И мэр облекся в сентиментальные одежды. — Любовь, ваше превосходительство, любовь — она все. И мне дано было это знать.
Быть может, бедняга говорил искренне, если только согласиться с тем определением любви, которое, по всей вероятности, могло от него исходить.
— Но я человек светский и тоже хочу выложить свои карты на стол. Бесполезно говорить о приданом моей дочери, она кровь сердца моего, плоть от плоти моей, нет у меня никого, кому бы я мог оставить то, чем обладаю; все, что мое, принадлежит ей. Но будет справедливо, чтоб молодые люди знали, на что они могут рассчитывать тотчас же. В брачном контракте я выделяю своей дочери поместье в Сеттесоли, шестьсот сорок четыре сальма, или, как теперь говорят, тысяча десять гектаров, земли, вся земля под пшеницей, качество самое лучшее; земли влажные и расположены в доступных ветрам, местах; в придачу еще сто восемьдесят сальма виноградников и оливковых рощ в Джибильдольче; в день бракосочетания я вручу жениху двадцать полотняных мешочков, в каждом из них будет лежать по десять тысяч унций. Сам же я остаюсь с посохом в руках, — добавил он, убежденный, что ему не поверят, чего он, впрочем, желал. — Но дочь есть дочь. А на такие средства можно переделать все лестницы Марруджа и все расписанные Сорчионарио потолки, какие только есть на свете. Анджелика должна жить в хорошем доме.
