— Нет у тебя дочки! — закричала женщина, выглядывая из-за дерева. — Нет у тебя дочки!
Старуха заплакала.
— А ведь была. — распускала она вязание. — Была.
Женщина смеялась, ковыряя ногтем кору. И Юлий вдруг увидел, что она привязана к дереву простынёй.
«Прогулка окончена!»
— Увидимся завтра?
— Завтра!
Представив, как останется один, Юлий содрогнулся. По ночам одиночество, словно кошка, забиралось к нему под одеяло и, выпуская когти, вонзалось в грудь.
— И день, умирая каждую ночь, утром рождается вновь, — промурлыкала Марта, прижавшись к нему.
Юлий отрывисто поцеловал её в губы, и сердце забилось, как эпилептик в припадке. «Прогулка окончена!» — кричали санитары, хлопая в ладоши, и больные, словно курицы, выбегали из парка, огороженного решёткой.
— Завтра?
— Завтра!
Проходя мимо распахнутого окна, Юлий услышал разговор медсестёр. Они обсасывали, как леденцы, больничные сплетни, а ему казалось, что жена и мать, сплетаясь, как змеи, шепчутся за стенкой: «Зачем родила?» «Зачем замуж вышла?» В горле пересохло, язык прилип к нёбу, а в висках застучало «дурдом — дур дом».
И Юлий вдруг увидел себя стоящим на карнизе. Под ногами, свернувшись мокрым псом, лежал город. И люди, точно блохи, бегали по нему. Он занёс было ногу, чтобы раздавить их, но вбежавшие санитары стащили его в комнату.
Так он попал в больницу.
И здесь тоска сжимает сердце, будто в кулак, а от боли хочется выпрыгнуть в окно. Но на окнах решётки, а в руке у медсестры шприц.
«Завтра», — прочитал он по губам, на которых, как шапка на воре, горел его поцелуй. И ему стало легче, как от укола.
Клён согнулся над скамейкой, словно разбитый радикулитом старик. Пуская колечки, Юлий собирал осколки сна, который видел каждую ночь. Будто на скамейку к нему опускается девушка, и он пытается прочесть, что написано на её шее. Но в этот момент просыпается. Днём, сидя в парке, он перебирает слова, примеряя их на девичью шею из сна, а когда появляется девушка, откидывает её кудри, обнажая шею, — но санитар включает в палате свет.
Кто-то тронул его за плечо.
— Марта, — опустилась рядом девушка с чернильным пятном на шее.
Поперхнувшись дымом, Юлий смотрел на неё, пытаясь отличить сон от яви.
— Каждый день я пишу имя, которое боюсь забыть, — пробормотала Марта, прикрывая рукой чернильные разводы. — Но перед сном санитарка моет мне шею, и я тут же забываю его.
— Юлий, — протянул он руку, косясь на её голые коленки.
Они знакомились и, назначая свидание, навсегда расставались, забывая друг друга. Чтобы завтра встретиться вновь. Их любовь жила не дольше мотылька-однодневки, а длилась годами.
