Ему везло, и мы побеждали.
— Это невыносимо, — стучала ты по столу, пропуская ход, — мог бы и поддаться.
— Обижаешь девушек, — поддерживала его жена.
Она была на десять лет старше тебя, а я думал, что обеим гожусь в отцы. С веранды перешли в дом, завели музыку. «La vie en rose», — пела Пиаф, и жизнь представлялась в розовом цвете.
Разошлись в полночь. Я проводил его до калитки, подал руку.
— До завтра.
— Увидимся.
Увидел я его уже в гробу. Из мятого, нескладно надетого пиджака торчала сломанная почерневшая ладонь, которую я жал накануне. Ночью к нему приехал друг, выпили за встречу, захотелось ещё. Как он, едва умея водить, сел за руль? Никогда не узнать, отчего гнали на ста восьмидесяти, когда даже молитва не помогает. Четыре дерева срезаны под корень, на других отметины в человеческий рост. Смерть была мгновенной, но у неё оказалось долгое эхо, и слова, услышанные от него в последний день, обрели теперь странную, таинственную значимость.
В полдень мы гоняли на солнцепёке мяч, потом купались.
— Вот и счастье, — взбивая брызги, хохотал я, — тёплая компания, бутылка вина.
— Нужно жить проще, — живо откликнулся он.
И мне стало приятно, что он понимает — в его возрасте это редкость. Было ли что-то, предрекавшее его смерть? Силюсь припомнить — и не могу. Разве когда жарили шашлык, он, брызгая на мангал из пластиковой бутылки, вдруг замер, глядя на пылающие угли.
— Что с тобой?
— Ничего. Просто иногда хочется убежать. Знакомо?
— Ещё как! Только некуда. — И тут же спохватился: — А разве бегут из рая?
Он виновато улыбнулся.
А утром позвонила его жена. И ты, прибежав в морг, впервые близко увидела мертвеца. Но держалась спокойно, слушая патологоанатома, и потом, разделяя с вдовой хлопоты похорон. Только ночью громко вскрикивала, крепко сжимая подушку. А я не будил — плакать лучше во сне.
Месяц назад мы сбежали из Москвы — без денег, без надежд, без планов. Моя жена не подозревает о тебе.
— Как ты? — равнодушно интересуется она, звоня с работы.
— Понемногу, — виляю я. — Погода хорошая, природа.
И неловко замолкаю. Но жена не чувствует фальши. А ты лежишь рядом, и я глажу твою грудь. Мы не говорим о будущем, но обоим грустно — лето кончается, зимовать придётся порознь, и я кляну свою беспомощность.
Днём они отвезли нас на сельский базар.
— У нас всё так неустроенно, — вздохнула его жена. — Плывём по течению, не зная, куда…
— А у нас ещё хуже, — не удержался я.
Ты умоляюще взглянула — раньше мы никому не рассказывали о своих бедах.
