Несмотря на свой рост, когда счастье — ты как тот вон громадный платан над водою… Фу ты, мать твою…».
Лучше б дерево не поминал: с ветки красавца-платана пал крючком на Расьоля помет. У француза свело подбородок: еще и так метко, зараза… Поискав в кроне древа, заприметил скворца. Как ни в чем не бывало, тот сидел и, если бы вместо него там сидел человек, можно б было сказать, что сидел и курил папиросу: из клюва поносистой птицы беззащитно свисал недоеденный наполовину червяк.
Рядом с находчивой шлепкой Расьоля прикорнула подсказкой коряга. Молодецки ее подхватив, для начала озленный прозаик взвесил небо мохнатой рукой, будто исполнив тем самым Атланта, потом замахнулся, просторно и складно, как если бы метил ракеткой на корте для снимка в журнал, от старания и напряжения сил чуть, правда, пукнул (совсем и неслышно!), изготовился бросить, но тут, в этот самый престижный для пленки момент, из кустов на него задышала оскалом измена. Прежде чем обернуться, Расьоль уже знал, что коряга его предала.
Лая не было. Место лая, алкая стегна и умело оттуда лакая, захватила клыками ланцетная боль…
Плюгавый зверь — тот же зверь, только сердитей. Защищаясь от мелкой, величиною с ежа, собачонки, джокер действовал резко, но наобум, однако ж промазать по морде три раза — чересчур даже для записного очкарика. Отряхнуть тварь с прокушенных шортов оказалось труднее, чем давеча — мысли о счастье (кой факт лишь доказывал справедливость соображенья Расьоля о том, что плохое всегда достоверней хорошего). И прежде-то не любитель поболтать на досуге с животными, француз сознавал, что без аборигенов со зверем договориться будет непросто. Однако все немцы куда-то некстати запропастились. Оставалось положиться на собственную смекалку. У той лучшего совета не нашлось, как внушить Расьолю идею непрестанного движения вокруг своей оси, что он и осуществил, вертясь волчком в разные стороны и наблюдая, как, прирученная центробежным движением, собака взмывает параллельно тропе глазастой соболиной шкуркой, прицепленной пастью к его тающей в ужас промежности. (Кто видел пляски эскимосов, тот поймет, на что это было похоже). Так и кружились с притопами, пока не послышался визг…
Старушка мелькала руками и голосила. Краем сознанья Расьоль оценил ее сдобренный страхом фальцет. Тварь послушалась, спрыгнула, притворилась хвостом и ушами скромнягой и, подхватив палку (кллыкъ!), понесла ее жезлом, отвоеванным в честном бою, к симпатично скулящей хозяйке.
