муки на сей счет вполне невинны и не опасны для вашего разума». Она улыбнулась. Суворов смотрел на нее. Смотрел и дивился тому, что слышит, как ровно, толково бьется в нем сердце. Потом поднял руку и коснулся щеки: «Веснушка». Опять улыбнулась: «В ночь, когда я появилась на свет, с неба упала звезда. Мама считает, что к счастью». Он согласно кивнул и сказал, не стыдясь, откровенную пошлость: «Веснушка, а можно я вас поцелую? Очень хочется сотворить себе новую жизнь…»
С тех пор они виделись чуть ли не каждый день. Исповедоваться у Суворова вошло скоро в привычку. Веснушка проявляла завидное терпение и никогда его не перебивала, даже если он нес очевидную чушь. Поскольку в основе их связи лежал его эгоизм — самый надежный фундамент под будущее, — опасаться за то, что она вдруг прервется, не приходилось.
Любовниками они стали быстро — говоря по чести, было бы странно, будь оно иначе: постель делить проще, нежели тайны души, а начав со второго, трудно не вспомнить о первом. Слава богу, этой стороной отношений они не злоупотребляли: сказывалась боязнь охладеть друг к другу раньше, чем настанет пора наскучить партнеру беседами.
Иногда Суворов задавался вопросом, нет ли во всем этом того особенного и расчетливого цинизма, за которым кроется обоюдное желание до конца доиграть партию «доктор и его пациент», но поведение Веснушки было слишком искренним и естественным, чтобы подозрения не рассеялись сами собой. «Если ты полагаешь, что я, подобно фанатикам своего ремесла, помешанным на медицине, готова на любые жертвы, включая попытки тебя соблазнить, лишь бы наградить мудреным диагнозом, ты заблуждаешься. Я не настолько предана профессии. Да и ты болен не тем, что можно с успехом лечить. Хронический эгоцентризм для вашей писательской братии — норма…»
С Веснушкой Суворову было не то чтобы очень легко, а в общем и целом уютно: ничто так не прельщает мужскую натуру, как удобная связь без каких-либо обязательств, когда беглое чувство влюбленности не отягощено серьезной угрозой любви.
И все-таки, размышляя порой о мотивах своего к Веснушке влечения, он не мог не признать, что в основе его лежит ее счастливейшая способность — к приятию и прощению.
Видишь ли, сказала она, когда он с ней поделился этим соображением, для меня не существует категорий «плохо» и «хорошо». С точки зрения психологии, все людские поступки в равной степени объяснимы. Я не могу выставить человека за дверь только за то, что он вел себя недостойно или, может быть, подло. У меня другая задача… Дать ему шанс не погибнуть, как бы громко это ни звучало. Дверь должна оставаться открытой. Несмотря ни на что… Кстати, твой синдром предродового адюльтера — лишь одна из десятков человеческих драм, чьим невольным свидетелем я становлюсь каждодневно.
