Расьоль скептически фыркнул:
— Едва ли Дарси не прочь реанимировать убиенную им же историю. Не зря же трудился, столько лет репетируя траурный марш, оркестр деструктивистов! Не для того ей устроены были вселенские похороны. Присовокупите сюда отпевание в храме Святой Буржуазной Мечты, где заливисто отсолировали симпатичные теноры вроде Фрэнсиса Фукуямы или самого сэра Оскара, и вы убедитесь, что для такого рода искусников история все равно что вилка в самом насиженном месте — неизвестно, когда крутанет за кишки. Не верю я, что Дарси сказал от души. Поглядите на это лицо: ни морщинки, ни возраста! Там же не за что зацепиться истории…
Англичанин невозмутимо молчал, затем и вовсе принялся раскуривать трубку. Наблюдая за этим длиннющим обрядом, с минуту Расьоль в нетерпении дергал себя за губу, потом все же не выдержал:
— Или вы немножечко мазохист, а, Оскар? Я прочитал все ваши книги и могу поклясться измученной завистью селезенкой: они насквозь пропитаны патологическим постмодернистским душком. Вы ведь искренне полагаете, что между личинкой, хоботом слона, ухом немытого кокни и лоном Данаи с холста скряги Рембрандта разницы не больше, чем между пятью тридцатью и половиной шестого. Для вас сюжет — лишь агония тупиковых идей, причем такая, когда и умирать-то, собственно, нечему, потому что ничто в действительности не живет… Откуда вдруг такое странное желание — вернуть прошлое и поверить в историю — у того, кто нас на нее обокрал? Похититель решает покаяться?
— Разве это ему возбраняется? — спросил Дарси и, устраняясь, пустил завесою дым.
Как же мерзавец красив! — невольно восхитился Суворов и вдруг ощутил к англичанину жалость (даже живот заурчал), однако сразу это утробное чувство пресек, заподозрив в нем каннибальское умиление варвара, примеряющего мысленно деликатесную жертву к костру. Где-то в гостиной звякнуло время, пробив половину. Как-то было неважно — чего… А ведь он горемыка, подумал Суворов вдогонку беззубо зашамкавшим колокольчик часам. «Ах ты, Господи, — воззвал про себя, все больше, все непростительней трогаясь этим мгновеньем, отчеканившим профили их бессердечьем дневной светотени, — как же мы все тут стары! И старее всех — Дарси. У хлыща даже голос из бронзы, а глаза такие, что глядеть совестно. Триумфатор не столько нетрудных над нами побед, сколько наших пред ним поражений. Талант царя Мидаса: чего ни коснется — все золото, а внутри-то снедаем убийственным голодом. Напрасно Расьоль бередит заскорузлые раны покойника: оживить не оживит, только праху зря наглотается».
