Но жить он теперь ненавидел — так же почти беззаветно, как уже ненавидел отца.
Постепенно Дарси сделался язвителен и циничен. Даже игриво жесток. Его скетчи стали печатать в газетах. Псевдонимом он взял себе слово «стилет». Оксфорд был завершен им блистательно: лучший из лучших. Потом — диссертация: колористика света в пленэре французских импрессионистов (дань тщете влечения к недосягаемой плоти реальности, к способности других запечатлеть дыханием красок ее всегда ускользающую у него из-под рук сокровенно-воздушную осязаемость). Ну а потом — ничего. Удобное расписание переполненной буднями, суматошной словами, подслеповатой мыслями, громкой и равнодушной, как гудящий утром будильник, но в целом опрятной и праведной пустоты. Преподавать самому ему казалось кощунством. Впрочем, оправданным: учить тому, чего сам не умеешь, тех, кто никогда не научится, — в том есть своя логика. Обладай он действительно творческим даром, ему не пришлось бы терпеть растворяющий волю, безразличный покоем вакуум усыпляющей все ощущения суеты…
На постмодернизм, чей триумф в литературе был отмечен повсюду в Европе салютом, поначалу Дарси отреагировал вяло: как-то не верилось, что это всерьез. Но затем он подумал — не без трепета, однако и не без сарказма, — что, как знать, возможно, на этой стезе его самого ожидает успех: то, что ему без труда удавалось в карикатуре, что довлело над ним, как дамоклов меч, с того дня, когда он канцелярским ножом вскрыл, как вены свои, просмоленный желтый конверт, полный черно-белых мет поспешившей неверности, то, что было с тех пор для него главной болью и главным страданьем, то, наконец, что было всего-то омерзительным, подлым, подсмотренным нанятым глазом тошнотворным слепком с лживых мгновений, — обращалось внезапно в эффектный прием, унижающий самое время. Отныне мгновение становилось почти что всесильным. Вечность, давно уже дурно попахивавшая мертвечиной, была беспощадно отброшена в сточную канаву засыхающей на корню истории, все равно что дырявый башмак — с разбитой в мозоли ненужной дороги. Устранив эту никчемную помеху, мгновение наслаждалось отныне тотальной свободой, потешаясь над тем, что когда-то стояло над ним, почитаясь за то, что нетленно.
Свою первую повесть Оскар Дарси закончил в семь дней. Сюжет был простой: начинающий практику адвокат наносит визит своему подзащитному в камеру и пытается его разговорить. Однако заключенный столь напуган тюрьмой, что не в состоянии отвечать на самые элементарные вопросы. Мало-помалу адвокат теряет терпение и все больше досадует, тем более что за всю свою складную жизнь никогда не обидел и мухи, да и призвание себе, надо сказать, избрал в соответствии со склонностями своего уживчивого и незлобивого характера: паренек из тех, кто краснеет уже при звуке спускаемой в унитазе воды. Но чертов подзащитный ведет себя так, словно стряпчий явился сюда попытать его каленым железом. Разумеется, адвокат удивлен и обижен. Исподволь он раздражается. В конце концов, устав от борьбы (за себя, за
