— Стирать, мыть — помогу, — старательно повторила она и пристально посмотрела на Драбкина.
— Товарищ, — мягко и стараясь говорить медленно, обратился к ней милиционер.
— Моя звать Настя, — зардевшись, сообщила Наргинау.
— Так вот, Настасья, — терпеливо продолжал Драбкин. — Нам надо знать, сколько детей — раз, два, три, четыре, пять, шесть и так далее — в селении… Понимаешь?
— Понимаешь, — кивнула Наргинау, — рач, тва, три, чичира, пат…
— Дети, знаешь, что такое дети? — настаивал милиционер. — Вот они.
Драбкин ткнул пальцем в мальчика и грудного младенца на руках у хозяйки.
Женщины о чем-то встревоженно заговорили.
— Моя папа, — сказала Наргинау, выразительно глядя на Драбкина.
— Твоего папы нам пока не надо, — перебил ее милиционер. — Нам надо: раз, два, три, четыре, пять — сколько детей, понимаешь, детей…
— Хачин кавари — ты хорошая папа, — упрямо повторяла Наргинау, — любить папа…
Сорокина начало мутить.
— Слушай, Настасья, мы будем любить твоего папу, но это потом, в другой раз, сейчас нам нужны дети, вот эти, — Драбкин еще раз показал на мальчика и на грудного младенца.
Oн даже встал и подошел к испуганному мальчугану и, тыча в него пальцем, начал громко считать:
— Раз, два, три, четыре, пять, — потом сделал широкий шест, как бы обнимая все селение, и снова повернулся к Наргинау.
Обе женщины с ужасом смотрели на него.
Мальчик громко заплакал и выскочил из яранги. За ним захныкал младенец, выплюнув сосок материнской груди.
— Ну, бестолочь, — обескураженно почесал затылок Драбкин, — что же твой Хазин не научил тебя русскому языку? Неужто так трудно сообразить, Настя?
Наргинау попыталась улыбнуться. Проведя медленно по бокам своим, как бы очерчивая фигуру, она снова проговорила:
— Я папа хароси, кавари Хачин.
— Тьфу ты! — выругался Драбкин. — Да ведь речь не об этом!
— Послушай, Сеня, уйдем отсюда, — взмолился Сорокин. — Без хорошего переводчика ничего нам не сделать.
— Большое спасибо вам за чай, хозяюшка, — вежливо поблагодарил милиционер и заторопился к выходу, вслед за Сорокиным.
Учитель уже ждал друга снаружи, глубоко вдыхая свежий, пахнущий близким снегом воздух.
— Сдрейфил ты, Петь.
Сорокин уныло кивнул в знак согласия. Он был недоволен собой. Ну, точно барышня кисейная, изнеженная, выросшая среди топких кружев и ароматов дорогих духов. Будто и не было в его жизни приторного запаха дешевого мыла, разъедающего глаза и глотку щелока и дурманящих испарений в теплом воздухе маминой прачечной…
