— А он? — ерзнул на месте Тюрин. — Ну, а он?
— Кто он?
— Ну, комиссар же!
— Ты что, думаешь, он ждал, когда фриц оглушит его еще раз? Он ему сунул под ложечку, и готов фриц, с копытков долой. Согнулся пополам. Видишь, какие у него плечи, — быка утащит.
Тюрин глядел вслед удалявшемуся комиссару с восхищением. Вот это да! Такой большой начальник, а запросто ходил с бойцами в атаку. За таким бы и Семен в пекло полез!
— Ешь, ешь, — поторопил, Семена Петро. Григорий улыбнулся: Игонин уже соскребал в банке остатки. Тюрин вздохнул и, обтерев ложку, спрятал ее в карман брюк.
— Говорят, когда Синьков застрелился, буза была в роте? — спросил Андреев.
Петро облизал ложку, сунул ее за обмотку, банку бросил в кусты и ответил:
— Брехня. Никакой бузы не было. Это тебе какой-то гад напел. Услышишь еще — сунь ему по скуле.
Подали команду «Подъем». Дублируемая различными голосами, она стремительно приближалась ко взводу Самуся. И вот уже Самусь крикнул:
— Подъем! Выходи строиться!
Друзья поднялись и поспешили в строй.
Начались смешанные леса — западное начало Беловежской пущи. Дорога углублялась и углублялась в леса и раздваивалась. На развилке устроили перекур. Карты у Анжерова не было. Пока держались поблизости шоссе, можно еще как-то ориентироваться. А теперь куда идти? Влево или вправо? Куда приведет рукав, сворачивающий влево, на юг?
В конечном счете Анжеров и Волжанин спешили в Слоним, где надеялись найти своих. Там, по их расчетам, расположился штаб армии. Если пойти по левому рукаву, то будет он ближайшим путем к Слониму или уведет далеко на юг? Встретят ли здесь населенные пункты?
А что вправо? Правый рукав наверняка вольется в шоссе, которое ведет в Слоним. Шоссе проложено строго с востока на запад. Здесь сбиться с пути невозможно. Но что делается на шоссе? Чье оно?
Приняли решение — двигаться по правому рукаву. Была выслана разведка. Чем ближе подходили к шоссе, тем чаще и чаще попадались разрозненные группы красноармейцев, а то и просто одиночки. Многие пристраивались к батальону — брели следом нестройной толпой. Сначала Анжеров наблюдал это сквозь пальцы, а потом, когда примкнуло слишком много людей и они образовали слишком нестройное и разномастное сборище, озадачился.
Это была неорганизованная публика, которая могла наплевать на дисциплину. С трудом верилось, что эти люди, одетые в военную форму, большинство с оружием, всего каких-то десять дней назад знали свое место в строю, представляли внушительную силу. Попав в бешеный круговорот, получив от неприятеля первую встрепку, они, иногда по своей вине, иногда по вине командиров, очутились вот в таком незавидном положении. У Анжерова от обиды и от бессильной ярости за случившееся, горькое и непонятное, туманилось в глазах, а на белках выступали красные прожилки. Неужели его батальон спасла случайность? Неужели и он рассыпался бы так же, как другие, если бы на себе испытал всю мощь наземного вражьего удара? Капитану казалось, что такого с его батальоном произойти не могло. Скорее он лег бы костьми на поле боя, скорее погиб бы целиком, преграждая путь врагу, чем такое бесславие.
