Перед войной, в мае, когда были на учениях, Олег Рогов, ротный запевала, невзначай разорил гнездо синицы. Было в нем два птенца: одного Олег раздавил каблуком, а другому повредил крылышко. Олег поднял уцелевшего, оглядел его с жалостью, а Игонин сказал:
— Кособокий ты какой-то, Олег, Уж давил бы обоих заодно. А теперь вот калекой станет, к лисе на закуску попадет. Запросто!
Тюрин рассердился на Петра, чуть ли не с кулаками на него полез.
— Что ты, что ты, окстись! — засмеялся Петро, пятясь от Семена. А тот нападал:
— Тебе бы головы откручивать! Не мешает ведь тебе пичуга, ведь не мешает? Пусть живет.
— Рогов, а не я...
— А ты: «Давил бы, давил бы...»
Да, неловко дремлет в кузове машины Семен Тюрин. Что в нем воинственного?
Призвали в армию прошлой осенью, едва научился обращаться с винтовкой — война. Пахать умеет, косить тоже, у молотилки может стоять. Всю тяжелую крестьянскую работу с малых лет изучил. Что еще надо?
Оказывается, много надо, кроме этого...
— Воздух! Воздух!
Завизжали обиженно тормоза у машины, инерция столкнула бойцов со своих мест, сбила в кучу.
— Воздух!
Попрыгали на землю, рассыпались по полю за какие-то неуловимые секунды. Кое-кто притаился за стволом придорожных тополей. Машины присмирели на шоссе, вытянувшись гуськом.
Три точки, приближающиеся с запада, вспухли, приняли ненавистные очертания самолетов. Моторы гудели на одной ноющей ноте — летели с грузом. Летели с мрачной торжественностью. Над головами. Можно было подумать: не заметили колонну, пролетят мимо. Дай-то бог!
Но нет. Передний неожиданно вздрогнул, накренился на крыло и ринулся вниз. За ним второй и третий. От первого отвалились чернильные капельки бомб и понеслись неудержимо к земле, увеличиваясь. Стервятник же, задрав тупой нос, взмыл вверх.
Первые бомбы взъерошили поле. Черная громада земли, подпаленная снизу жарким пламенем, поднялась вверх и рухнула обратно, рассыпавшись на комки и пыль.
Андреев и Игонин в поле не побежали, а остались под ветлой. Взрывы зачастили, грохот глушил.
Бомба тяжело треснула почти у самой ветлы. Андреева обдало горячей упругой волной воздуха, которая разбилась о ствол дерева и дохнула на Григория уже расслабленная и не опасная. Комок земли больно ударил по ботинку. Андреев хотел было отползти куда-нибудь, но удержал Петро, лежавший рядом. Григорий повернулся к нему лицом. Близко-близко от себя увидел голубой напряженный глаз товарища с темно-синим зрачком, в котором отражалась маленькая голова уродца. Андреев только позднее, после того как глаз ухарски подмигнул, — мол, беда не беда, раз живы, — догадался, что уродцем, отразившимся в игонинском зрачке, был он сам. Петро что-то спросил, но Андреев не расслышал, лишь по движению губ понял смысл вопроса.
