— Мужчина какой-то. — Язвительно сказала Любашка, и показала в спину доктору язык.
Преображенский взял трубку.
— Алле.
— Борис? — голос на том конце был знаком.
— Да. Виталий Васильевич? — узнал, но зачем-то уточнил он.
— Да, я это, — отозвался Кабанов. Голос у него был глух. — Борис Викторович, ты мне нужен. Во сколько освободишься?
— В четыре, — ответил Преображенский, — А что случилось, Виталий Васильевич?
Кабанов не ответил. Реаниматолог ждал. Пауза затягивалась. Наконец Доктор Наф-Наф, а ныне начмед медленно проговорил:
— Борис, мне нужна твоя помощь.
— Все, что угодно, Виталий Васильевич, объясните толком.
— Долго, да и ни к чему. Приезжай ко мне после работы, и захвати с собой все, что нужно для эпидуральной катетеризации.
— На дому? — Преображенский опешил.
— Не задавай ненужных вопросов, Боря. Сделаешь?
— Не вопрос. А когда? И куда?
— В четыре заканчиваешь, в полшестого у меня. Пиши адрес. — Преображенский, выдернул из стаканчика на посту кусочек бумаги для записок, быстро начеркал адрес.
— Записал. Буду. — Он положил трубку. В недоумении сел на стул. Зачем Наф-Нафу понадобилась спинномозговая анестезия?
Много лет уже прошло. Был Преображенский интерном-салагой. Пестовал его молодой тогда еще пухло-розовый Наф-Наф, учил, тренировал. Через год пустил в свободное плаванье, а еще через пару вдруг перевелся в кардиологию. Боре тогда невдомек было, с чего бы вдруг? Но дел было не в проворот, семья работа, ординатура… Ну, перевелся — и ладно. А потом Кабанов становится начмедом и еще больше отдаляется от реанимации. Виделись все реже, иногда в коридоре встречались, или он приходил в составе свиты главного, и тогда обменивались рукопожатиями и малозначащими вопрос-ответами: Как жизнь? Нормально. Годы летят, дети растут… Годы и в самом деле пролетели изрядно. Когда Боря закончил интернатуру, у Кабанова родилась вторая дочь и они тогда хорошо сидели после работы. Отмечали рождение. Но это все лирика. А вот зачем он сейчас Наф-Нафу понадобился? Странный звонок.
Возвращаясь в палату, он опять поймал пробегавшую мимо постовую за талию, обнял. Любашка дробно стучала каблучками по кафелю и, выворачиваясь, кряхтела:
— Ну, Борис Викторович! Отпустите! Меня больной хочет…
Преображенский с сожалением отпустил и, разжимая захват, произнес:
— Любочка, тебя нельзя не хотеть! И кто не хочет, тот больной! А кто хочет — тот уже не больной, а — выздоравливающий!
В полшестого он поднимался на лифте в доме Виталия Васильевича. В спортивной сумке лежал упакованный стерильный набор для эпидуральной пункции.
