Поскольку самой первой моей «Европой» оказалась Греция, то я полюбила ее, как любят первенца, от которого ждешь так много, и все, что получаешь, буквально окрыляет.
Переезжая через две недели в Италию, в глубине души я опасалась, что с моими первыми заокеанскими днями ничто уже не сравнится. Не может ведь послеполуденный свет падать на руины стен так же, как падал в Греции. И кому еще придет в голову крепить скатерть к столу широкими резинками, как это делают в греческих уличных ресторанчиках? Вдоль берега по черному песку вели древних мулов, навьюченных арбузами на продажу. Одним махом большого ножа погонщик рассекал арбуз пополам, и красная сладкая мякоть так освежала в послеполуденный зной.
И я была права — все это относилось только к Греции, и постепенно я выучилась не искать этого где-нибудь еще. Но в том-то и заключался самый удивительный сюрприз моего нового мира: искать было вовсе не обязательно, потому что «где-нибудь еще» я выглядывала из окна старой корчмы в Бретани и видела овец, пасущихся на солончаках у серого океана. «Где-нибудь еще» я видела свежую кровь на лицах дублинцев и понимала, что «кровавый разлад», о котором раньше приходилось только читать, действительно кровав. «Где-нибудь еще» фуникулер поднимался по заснеженному склону австрийских Альп и на полпути делал остановку на крошечной станции, чтобы в котел паровоза производства начала века (если не конца прошлого) залили воду.
Милан являл собой контраст уличной суеты и тихих проходных двориков. Я устроилась в берлицевскую школу[16], где обучала итальянских дельцов из молодых, да ранних говорить на американском английском. График у меня был гибкий донельзя, и большинство моих учеников составляли хорохорящиеся юнцы, которые никак не могли решить, заниматься им языком или лучше пофлиртовать с учительницей. Мы привыкли друг к другу, и я научилась не расстраиваться, когда не все в жизни выходило точно так, как задумывалось.
Но освоиться в Европе было ой как нелегко. Осваиваться в Европе и впервые жить не одной часто оборачивалось сплошным разочарованием, неподъемным грузом ответственности и чередой дней, когда единственное, чего мне хотелось, — это биться головой о стену и чтобы меня никто не трогал.
Например? Дэнни был жуткий неряха, а я — аккуратистка. Первый раз, когда он по пути к кровати разбросал свою одежду где попало, я вытаращила глаза, но смолчала. Во второй раз сложила ее наутро в платяной шкаф. В третий раз наорала на Дэнни. Он улыбнулся, как будто не понимал, о чем это я, и сказал, что я похожа на Оскара из «Странной парочки»
