Я медленно кивнула, хотя по-прежнему не могла взять в толк, при чем тут мы с Дэнни.
Каллен, все, что ты мне за эти дни рассказывала, сводится к одному: ты подрастеряла ориентиры. А твои романы — особенно с этим глупым Петером — запутали тебя окончательно. Плюс еще аборт — и прости-прощай последние капли самоуважения и уверенности в себе. Теперь, как ты сама недавно говорила, тебе все надоело, ты хочешь перемен, потому что нынешнее положение дел тебя категорически не устраивает — физически… или скажем, духовно. Я прав?
— Не больно-то приятно мне выслушивать такое, но да, ты прав.
— Пожалуйста, не надо. Я только хочу помочь тебе. Если приедешь в Европу, все действительно изменится. Обещаю. Будут и трамваи, и сердечная забота. Моя. Но тем временем мне вовсе не улыбается, как моя матушка из-за батюшки, вечно места себе не находить.
— Места себе не находить? Из-за меня? Дэнни, о чем ты?
О том, что пора бы тебе начать привыкать к тому, что ты умная и самостоятельная. Нельзя же и дальше считать себя красивой марионеткой, которая если чего и заслуживает, то разве что другую марионетку, вроде Петера. Каллен, меня беспокоит вовсе не то, чтобы ты хранила верность мне; главное, чтобы ты хранила верность себе. Ты ведь изумительная женщина. Боже правый! Совершенно неповторимая, вот почему я люблю тебя. Но в то же время прекрасно понимаю, что я о тебе лучшего мнения, чем ты сама, а это плохо. Это опасно… Пожалуй, я достаточно сказал, правда ведь?
В апреле я вылетела в Афины и познакомилась в самолете с греком по имени Лиллис, который пригласил меня в гости на остров Скиатос. Он красочно описал, как прямо сейчас расцветают маки и как он был бы рад отвезти меня на своем катере на пляж Куку-нарис, искупаться в Эгейском море. «Кукунарис» означает по-гречески «сосновые шишки», и Эгейское море — это тоже Греция. В общем, через полчаса полета я наконец осознала, что действительно лечу в Грецию! Греция — как у Платона Спарта, Греция — любимая страна Генри Миллера[15]. Там меня встретит Дэнни Джеймс, и после двухнедельного тура мы улетим в Милан и начнем жизнь заново. Я была так горда, так возбуждена, что даже не очень возмутилась, когда через несколько часов, во время фильма, Лиллис чересчур осмелел. Я лишь сказала, что это, конечно, очень мило с его стороны, но в Афинах меня встречает муж семи футов ростом, и Лиллис немедленно сник.
Несколько сотен раз я смотрела в иллюминатор, хотя там было темно и ничего не видно. Внизу простирался Атлантический океан. Я оставила работу, забрала все деньги со счета, несколько раз поупражнялась с матушкой по телефону, кто кого перекричит, и в общем и целом взяла свою судьбу в свои руки. Я рискнула проявить отвагу, отвагу и инициативу, и теперь чувствовала себя смельчаком и сорвиголовой — словом, превосходно.
