— И увлечение поощрялось мамой?
— Во всяком случае, не возбранялось.
— Мне это интересно. Знаешь, я взялся за роман о сексе с точки зрения женщины.
— Я давно такой написала. Никто не берет.
— У меня возьмут. Но движется пока плохо. Я очень многого не знаю.
— Прочти мой.
— Это вряд ли поможет. Понимаешь, я рассчитывал, что получится что-нибудь острое, пикантное, но вот изюминки нет. Думаю, копаюсь в разных материалах — все не то. Конечно, я могу отложить эту книгу и взяться за другую. Масса замечательных замыслов… — Она выжидательно смотрела на него. — Например, роман о Марке Твене или вообще о жизни американского писателя.
— Мои книги не имели такого успеха, как его.
— Его книги тоже не очень-то расходились. В этом и соль. Надеюсь, что доведу до конца, вставлю кое-что из своей жизни, какие-нибудь светлые моменты.
— То есть меня?
— Само собой. Итак, что у тебя в перспективе?
— Замнем для ясности.
— Одолевает жажда знаний.
Она переменила тему.
— У тебя руки немного дрожат.
— Знаю, — кивнул он.
— Это называется тремор.
— Сам бы я ни за что не догадался.
— Годы?
— Кофе, виски, но главное — да, годы.
— У меня тоже дрожат. По-прежнему любишь Шуберта?
— Больше чем когда-либо.
— Несмотря на волнение и боль в его музыке?
— За его волнение и боль. Что ты вдруг погрустнела, милая?
Она вздохнула, опустила голову.
— Все так старятся… И еще потому, что мы скоро надоедим друг другу. Мы, кажется, обо всем уже поговорили, да?
— Нет, не обо всем, — возразил Порху. Он понимал, что впадает в такую тоску по прошлому, что может от всей души сказать ей то, что хочет сказать. — Я никогда не забывал тебя, во всяком случае, надолго не забывал. Не переставал любить тебя. У меня было такое к тебе чувство, какого я не знал ни до, ни после. И я сохранил его, это чувство, до сих пор и сохраню до конца.
Она молча слушала его, потом сказала, похлопав по дивану:
— Сядь со мной рядом.
Он поднялся со стула и, тяжело ступая негнущимися ногами, подошел к ней. Она подала ему руку, когда он повернулся, чтобы сесть возле нее. Его ладонь попала к ней между колен. Он слегка пожал их, погладил, не убирая. Несколько секунд она не отрывала глаз от его руки, потом повернулась к нему и обняла, уткнулась в плечо. Они медленно опустились на спинку дивана, и она заплакала — беззвучно, без слов, без жалоб.
«Я и сам бы расплакался, — подумал он, — если бы она не заплакала первая».
— Я и сам бы расплакался, если б ты не заплакала первая, — тихо сказал Порху немного погодя, когда она взяла себя в руки и попросила прощения за то, что распустилась.
