Уорбек уселся на край учительского стола и приготовился слушать, но что-то в его взгляде сказало Филиппе, что все объяснения напрасны, он добьется своего.
– Милорд, – начала она, – как вы, должно быть, успели понять во время своего визита в Суррей, у меня нет никого, кроме дяди. После пожара я осталась сиротой. В возрасте шести лет я была зачислена в лиллибриджский пансион и с тех пор не покидала его. – Она посмотрела на Уорбека и, увидев глубокое сострадание в его глазах, едва не зарыдала. – Вы не должны думать, что я была несчастлива, наоборот, у меня было много друзей, воспитательницы любили меня, как дочь, и учиться было интересно… – невольно улыбнувшись тому, как нелепо все это должно звучать для ее собеседника, Филиппа поспешно продолжила: – Словом, все шло хорошо до пятнадцати лет. Однажды летним вечером я зашла в кабинет мисс Бланш и мисс Беатрисы, чтобы выбрать себе книгу для чтения. Я нечаянно уронила, перебирая книги, какой-то толстый справочник. Он раскрылся, и из него выпало письмо. Оно было написано Эразмом Кроутером, моим дядей и опекуном, написано давно, когда мне еще было десять лет. Он писал, что вконец обнищал и не может больше посылать деньги на мое содержание, что ему остается только забрать меня из пансиона и определить на мануфактуру, чтобы я могла зарабатывать себе на жизнь.
– Будь проклята его черная душа! – взорвался Уорбек, соскакивая со стола и яростно сжимая кулаки. – Что за бездушная тварь, что за ублюдок! Да лучше мошенничать и воровать, чем обречь вас на столь ужасную участь! Мануфактура! Там и простолюдинки тают, как свечки!
– Даже в пятнадцать лет я понимала это, – тихо сказала Филиппа, опустив голову, чтобы скрыть слезы, слезы благодарности за сердечное участие. – Я была ошеломлена, я была в ужасе. Мне живо представилось, что было бы со мной, если бы Бланш и Беатриса последовали совету дяди. Но они не только не показали мне письмо, они ни разу не упомянули о неоплаченном долге за мое содержание. Наоборот, они обращались со мной, как с родной дочерью… – Филиппа улыбнулась, но губы ее дрожали. – Единственное, чем я могу отплатить за их великодушие, за их любовь – это учить лиллибриджских пансионерок. Теперь вы понимаете, почему я не могу покинуть моих названых матерей? Я в слишком большом долгу перед ними. Если бы не они, сейчас меня могло уже не быть в живых.
Уорбек привлек Филиппу к себе, и ей показалось, что она очутилась не в объятиях, а в уютном коконе, способном защитить от всего, от всего абсолютно. Несколько минут длилось молчание, потом он приподнял за подбородок ее лицо, бережно убрал растрепавшиеся локоны и заглянул в глаза, полные слез. Когда он заговорил, голос его звучал негромко, и в нем слышались нежность и ласковая насмешка.
