Что ж, немалый жизненный опыт у моего коллеги по расследованию…
Мне приходится волей-неволей тоже несколько драматизировать свою позицию:
— А знаете ли вы, милостивый государь, откуда я был похищен вчера и доставлен сюда? Знаете ли вы, что из-за этой истории моя собственная девушка готова тоже вернуть мне мои письма и фотографии! Возьмите у меня это дело! Мое будущее семейное счастье — в ваших руках!
Но он лишь снисходительно улыбается во весь рот и ищет, где бы погасить докуренную сигарету. В конце концов героически гасит ее пальцами, а окурок заворачивает в бумажку. На месте происшествия ничего постороннего оставлять нельзя.
— Мне очень жаль, капитан, — разводит он, посмеиваясь, руками. — Мне вовсе не безразлично ваше семейное счастье, но я не могу затребовать обратно это дело. Увы, нам придется вместе составить протокол, дополнить показания Лукреции Будеску, опа их подпишет, и до окончательного выяснения всех обстоятельств дело останется у вас…
Но мое раздражение уже улеглось, теперь и мне хочется поскорее уйти с этого чердака и приняться за дело.
— А вас не интересует, почему именно я не хочу затребовать обратно это дело? — спрашивает меня в упор Бериндей. Наша беседа ему пришлась, видимо, по вкусу. — По трем мотивам, — говорит он почти торжественно, — а) наличие ампулы с морфием; б) исчезновение магнитофона; в) исчезновение фотографии… — и громко хохочет.
Что ж, посмеюсь и я, хоть мне вовсе не до смеха.
— Не собираетесь ли вы засесть за полицейский роман в духе Агаты Кристи? — подтруниваю я над ним в свою очередь.
— Почему именно в духе Кристи? — оскорбляется прокурор.
— Вы используете одни и те же факты для доказательства противоположных истин. Но в манере Агаты Кристи есть один порок. Стоит прочесть две-три ее книги, и ты уже догадываешься, как будут вести себя герои в следующей.
Не знаю отчего, но во мне вдруг возникает неодолимое желание вновь посмотреть на портрет возлюбленной Кристиана Лукача. Я подхожу к столу, на котором лежит папка с рисунками, и открываю ее как раз на портрете Петронелы. Любуясь ее лицом, я задаю самому себе вопрос: «Он рисовал ее по памяти, или же модель была у него перед глазами?..» На этот раз я замечаю в углу рисунка едва различимую подпись художника и дату, когда он сделал его: 23 октября. Любопытно! Всего за четыре дня до трагической развязки!
Прокурор, глядя на портрет из-за моего плеча, не удерживается:
— До чего же хороша!
— Может быть, модель на самом дело вовсе не так красива… Глаза влюбленного имеют обыкновение видеть действительность сильно приукрашенной…
