Цесаревич Константин | страница 2



с Россией заодно переживающей именно пору увлечения конституционализмом.

А в Варшаве и во всей Польше 1830–1831 годов это увлечение развернулось так ярко, было подкреплено таким рядом тяжелых жертв и самоотвержения, что одно это стоило самого подробного описания и разбора, заслужило полного увековечения в памяти людей.

И что же мы видим на самом деле?

Пять-шесть имен, скорее случайных в историографии, хотя бы славянской, как бы невольно раздвигающих рамки "мемуаров, воспоминаний и дневников" до объема исторического труда… В первых рядах тут Мирославский, Бжозовский, Шуйский, новейший Авг. Соколовский, Мохнацкий, затем идут Баржиковский, Смитт, Солтык… Вот почти и все.

За ними следуют авторы разных безыскуственных мемуаров и воспоминаний, весьма ценных в качестве материалов: генерал Уминский, Бонавентура, Немоевский, К. Малаховский, Свитковский, генерал Дембинский, Колачковский, князь Адам Чарторыский, Опочинин, Колзаков и некоторые другие. В беллетристике мелькнула повесть "Княгиня Ловицкая".

И этим заканчивается список.

А между тем и для польской публики, и для всех интересующихся историей было бы небесполезно заглянуть именно за этот период времени, туда, в лабораторию народной жизни, где люди и события переплетаются в тесном слиянии, влияя друг на друга могучим, роковым образом.

В настоящем романе-хронике я делаю попытку, первую и тем более трудную, отразить в ряде картин всю помянутую эпоху.

По примеру моих прежних работ читатель не найдет здесь общей придуманной интриги, красной нитью пробегающей по страницам книги, не встретит интересных, фантастических приключений, о которых может быть даже слушал от стариков, когда они касались Польши 1825–1831 годов.

Скажу словами Великой Екатерины: "Изобретать легко, делать открытия трудно…" Но меня манит именно эта трудная дорога. Если, описывая истинные, весьма занимательные и яркие сами по себе события, если, воссоздавая былую действительность, я успею вскрыть внутренний смысл событий и явлений, мне это послужит полным удовлетворением за упорную, кропотливую работу многих дней. Да, полагаю, и читатель больше будет доволен этим, чем игрой самого необузданного, даже гениального вымысла мнимоисторических романов школы Дюма и его последователей…

Задача моя особенно трудна уже потому, что слишком мало источников имеется для решения ее в ту либо в иную сторону. Заранее буду благодарен, если лица, знакомые с эпохой, укажут мне на промахи вольные и невольные в этом труде. Но "подводить итогов" я и не берусь.