За то время, что прошло с момента ее появления, в кабинете сгустился сумрак, но Жан не счел нужным зажигать керосиновую лампу. Он напомнил себе о том, что Жерар наверняка уже явился в гости, горя желанием увидеть Сибиллу. И решил, что все же не стоит оставлять их наедине слишком долго, хотя мысль об этом его слегка позабавила. Посетительница посмотрела на него в упор и спросила, доставая из сумочки кошелек:
— Сколько я вам должна?
Этот вопрос вернул его к реальности, напомнив о том, ради чего она приходила, и возвратив ему статус врача, хозяина кабинета.
— Десять франков.
Пока она искала деньги — по-прежнему с улыбкой, которая, кажется, вообще не сходила у нее с лица, — Жан украдкой ее рассматривал. Была ли она красива? Да, безусловно. Но, кроме того, в ней чувствовалась какая-то лихорадочная возбужденность, причина которой лишь обостряла его любопытство, и тайна, которую он страстно хотел разгадать.
— Во всяком случае, вы ничем не больны, — сказал Жан, принимая деньги, которые она ему протянула. — Даже напротив, мне показалось, что у вас превосходное здоровье. У вас были раньше инфекционные заболевания?
— Нет, мне посчастливилось их избежать.
В этих словах Жан снова ощутил некий вызов.
Бывшая обитательница публичного дома, она смогла оттуда вырваться, что уже само по себе было подвигом. Он знал, какой режим работы обычно установлен в таких заведениях и как их хозяйки закабаляют своих работниц, превращая их в настоящих рабынь с помощью системы долгов: уже с самого начала им в дебет записывались комиссионные вербовщику и расходы на дорогу, если они прибыли издалека. Дальше начиналась череда постоянных расходов, и долг все рос. Чаевые прислуге, траты на парикмахеров, маникюрш и педикюрш, оплата визитов к врачу и лекарств, стирки, украшений, взятых напрокат, а также сигарет, духов, мыла, свечей — это и многое другое увеличивало долг до невероятных размеров. Не говоря уже об алкоголе, употребление которого всячески поощрялось хозяйками публичных домов…
Он все это знал, поскольку ему приходилось лечить многих женщин, которые там работали; перед ним они обычно изливали душу. Жизнь в этом гинекее[2] — хотя и комфортная, с ее праздностью, поздними пробуждениями, болтовней и играми по целым дням, — сковывала их, так же как и долги. К тому же за кулисами внешней роскоши им приходилось терпеть жизнь в тесных конурках, где на кроватях лежали обычные соломенные тюфяки, грязные и кишащие микробами. А также постоянный надзор и необходимость работать во время месячных или беременностей, даже во время болезней — если это была «просто» гонорея или начальная стадия сифилиса. А в периоды особого наплыва клиентов — во время международных ярмарок или выставок — труд проституток становился воистину адским, уже ничуть не отличающимся от рабского, когда им приходилось обслуживать пятнадцать, а то и двадцать клиентов за одну ночь.
