По моему телу пробежала дрожь при виде крючка, специального инструмента для поднятия века, используемого при диагносцировании трахомы (заразной болезни глаз, с которой в США не допускали). Моей бабушке пришлось также пройти проверку на грамотность, введенную в 1917 году. С ней у Берты проблем не возникло, потому что она читала и на идиш, и на польском (скорее всего, и на немецком).
Конечно же, были вопросы, касающиеся того, как люди, желающие жить в Америке, собираются зарабатывать на жизнь. К 1920 году, когда Россию раздирала гражданская война между большевиками и их противниками, красную угрозу ощущали и в Америке, а потому иммигрантам задавали политические вопросы: "Вы анархист? Вы - коммунист?" Я не могла поверить, что кто-то из них мог ответить на эти вопросы утвердительно, но в Библиотеке Иммиграционной службы меня заверили, что были мужчины и женщины, столь верные партийным принципам, что они отказывались лгать даже ради того, чтобы попасть в Соединенные Штаты. Остается только сожалеть, что эти анархисты и коммунисты не смогли переступить через свои принципы, так как практически все они стали жертвами нацистского и сталинского режимов.
В любом случае, в пятнадцать лет моя бабушка не могла быть ни анархисткой, ни коммунисткой. Так что на ее политическом радикализме висит ярлык "Сделано в Америке". Она прошла все проверки и стала одним из 225000 иммигрантов, попавших в тот год в Америку через Эллис-Айленд.
Война, разрушившая практически все европейские империи, стала причиной того, что разлука моего прадеда Исаака с женой и детьми затянулась на несколько лет. Он покинул Варшаву в 1915 году, избежав тем самым призыва в царскую армию, так, во всяком случае, гласит семейная легенда, и поселился в той части Бронкса, где жили в основном еврейские иммигранты. При нормальном течении событий семья последовала бы за ним через короткий промежуток времени, но война надолго положила конец трансатлантической иммиграции, и возобновилась она лишь в ноябре 1919 года. Мне бы хотелось узнать побольше о детстве моей бабушки, которое прошло в Варшаве. Сама она мне практически ничего не рассказывала. Возможно, эти воспоминания отзывались болью в ее сердце, потому что она тяжело переживала разрыв с семьей, вызванный тем, что она решила связать свою судьбу с черным американцем. А может, более позд-ние события, страстная увлеченность политикой и страстная любовь в Нью-Йорке двадцатых годов, полная приключений жизнь с дедушкой в Узбекистане и годы, в течение которых она, после смерти деда, в одиночестве воспитывала маму, заслонили в памяти бабушки детство, с которым ее разделили две эмиграции.
