Конечно, было много попыток сохранить или возродить культ вождя хотя бы в смягченном виде. «Культпортреты» могли стать предметом трогательных поэтических дискурсов, как следующее стихотворение Светланы Прокофьевой, помещенное в букваре 1979 года, но написанное, скорее всего, раньше в духе «гуманной» стилизации «ленинского текста»:
Есть портрет у нашей дочки.
На портрете том
Ленин запоздно читает,
сидя за столом.
Дочке спать пора ложиться.
Наступает ночь.
— Мама, скоро ляжет Ленин? —
спрашивает дочь.
— Ты уснешь, — и Ленин ляжет, —
мама ей в ответ.
— Встанешь, — Ленин вновь читает:
он встает чуть свет.
Дочка спит. Но свет не гаснет
на портрете том:
всё читает и читает
Ленин за столом (Архангельская 1979: 91).
Читающий (а не управляющий страной, не полемизирующий и не борющийся с врагами мирового пролетариата) Ленин годится в один ряд не к Марксу, Энгельсу и Сталину, а к Ломоносову, Горькому и Маяковскому, что красовались на хрущевских школах. Не в бой, не к станку, а за парту, за письменный стол звала страну и ее маленьких граждан еще во что-то верившая интеллигенция арбатского закала, устами Беллы Ахмадулиной заклинавшая:
Даруй мне тишь твоих библиотек,
Твои концертов стройные мотивы...
Но причем же тут Ленин? Это святое имя, давно ставшее казенным, превратилось в общий член самых разнообразных риторических шаблонов типа «Ленин и...» или «Ленин как...», в которые можно было подставить разнообразные развертывающие формулы. А можно было вставить его в детский дискурс, вместо Христа или ангела-хранителя. В стихотворении Прокофьевой оно звучит в таком контексте, который можно обозначить как «Ленин для наивных дурачков». А поскольку таковых было в те годы уже очень мало, то иной остроумный читатель мог бы прочесть эту сказочку о читающем и ложащемся в постельку вожде как пародийно-юмористический текст, подобный знаменитым рассказам о Ленине, написанным Зощенко.
В образованной и полуобразованной среде в этот период принято было держать у себя дома культовые портреты новых кумиров: Хемингуэя в неизменном свитере (в начале шестидесятых годов), Солженицына (на рубеже шестидесятых и семидесятых, в период гонений на писателя и позднее, в период эмиграции), Достоевского (чаще в роли русского пророка и страстотерпца, каковую приписывали писателю неославянофилы и православные неофиты). Молодежь вешала на стенках фотографии и плакаты с изображением группы «Битлз», кинозвезд, известных спортсменов, в особенности хоккеистов. Позднее, но еще до переломного 1985 года, появились «просто красавцы» и «просто красотки» — фотомодели из заграничных журналов. «Ветераны войны и труда» вешали портреты маршала Жукова (его культ был особенно популярен в полуобразованной среде в начале семидесятых годов, после публикации его воспоминаний), реже Ворошилова, еще реже — Сталина, но никогда Ленина.
