— Доктор Бруно! — окликнул меня кто-то из-за спины, и я, обернувшись, увидел в другом конце прохода, у двери в квартиру ректора, моего нового знакомца Роджера Мерсера. Тот сделал несколько шагов навстречу мне.
— Вы хотели прогуляться по саду? — жестом он указал на запертую калитку.
— Это запрещено?
— Сад, — пояснил он, — предназначен исключительно для членов колледжа, а ключи есть только у меня и у ректора. С вечера калитку запирают, чтобы младшие студенты не пробирались туда для неприличных забав. Разумеется, они отыщут себе другие местечки, лишь бы проскочить в главные ворота, — со снисходительной улыбкой прибавил он.
— Разве их с наступлением темноты запирают? — поинтересовался я. — Это нелегко выдержать молодым людям.
— Мы стараемся воспитать у них выдержку, — пояснил Мерсер. — Однако большинство так или иначе ухитряется обойти правила. Я и сам изощрялся в их возрасте. — Свои слова он сопроводил смешком. — Коббет, наш привратник, — славный старик, он тут уже много лет, и за пару монет охотно отвернется, когда молодежь ночью возвращается из города. И выпить наш Коббет тоже не дурак. Порой мне кажется, он попросту забывает повернуть ключ в замке.
— Ректор его не наказывает за это?
— В чем-то наш ректор суров, но он не глуп и знает, как управлять общиной молодых людей. Кнут — не единственное и не самое лучшее орудие. Чтобы руководить людьми, нужно порой закрывать на что-то глаза. Юноши будут наведываться в кабаки и бордели, хотим мы того или нет, и чем больше усердия мы проявим, запрещая и карая, тем больше возрастет соблазн.
— Точно так же доктор Бернард рассуждает о запрещенных книгах, — пробормотал я.
Мерсер покосился на меня. Мы уже миновали арку и вышли в сад. Часы пробили девять.
— Следует извинить доктору Бернарду резкость его суждений, — мягко заговорил Мерсер. — Ему пришлось трижды менять веру при четырех монархах. В молодости он принял сан — еще до того, как отец нынешней королевы разорвал связи с Римом. В последнее время доктор Бернард почему-то начал выражать свои мысли со все большей резкостью и откровенностью. Боюсь, он впал в свойственный преклонному возрасту недуг: уже не вполне понимает, с кем и что говорит.
— Мне показалось, что голова его вполне ясна. Он просто сердитый.
— Да, — вздохнул Мерсер. — Он сердится на весь мир — на университет, на требования, которые предъявляют к нему, на себя самого за то, что согласился с этими требованиями. Вероятно, вас удивило, почему его гнев в особенности направлен против меня, — почти робко закончил Мерсер.
